Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

коротко остриженной бородой, со спокойным взглядом больших умных тёмно-серых глаз, с носом с греческой горбинкой, производил Мономах впечатление мужа сильного и хорошо осознающего своё положение и значение. Принял он от Халдея грамоту, быстро пробежал по строкам, поднял взор на выпрямляющегося после земного поклона хазарина, спросил негромким, твёрдым голосом:

— На словах передать велел ли тебе что князь Володарь? Или, может, братья его? О замыслах Ярополка я уже упреждён. Мешкать не стану. Отец, великий князь Всеволод, велит мне идти на Волынь.

— Князь Володарь готов присоединить свою дружину к твоей доблестной рати. Если возникнет такая необходимость... — начал Халдей.

Князь Владимир остановил его коротким, но решительным взмахом руки.

— Полагаю, в помощи его покуда надобности нет. Управимся без него. Но дружину пусть наготове держит. Мало ли что? Вдруг опять ляхи зашевелятся. Или какие иные вороги сыщутся. Ворогов у нас у всех хватает. Поезжай к своему князю, передай слова мои. И ещё добавь: великий князь, отец мой, ценит преданность владетелей Червонной Руси.

Халдей раскланялся и исчез за дверью, князь Владимир же велел немедля кликнуть киевского воеводу Яна.

Подойдя к окну, раздумчиво глянул он вдаль. Вот-вот должны подойти к стольному ратники из Смоленска и Чернигова. И тогда, присовокупив к ним киевскую дружину, нанесёт он, Владимир Мономах, упреждающий удар по владениям Ярополка на Волыни.

Длани сжимались в кулаки. Он помог Ярополку сесть на волынское княжение, уберёг его стол от посяганий двоюродных братьев и племянников, водил рати на Владимир, и чем ответил ему Ярополк?! Чёрной неблагодарностью! Волынский князь метит на великий киевский стол, по лествице княжеской он выше его, Мономаха, ведь отец его ранее князя Всеволода занимал Киев. Лествица! Ряд Ярославов! Мономах досадливо прикусил губу.

В тридцать два года всё у него, сына князя Всеволода и дочери ромейского базилевса Константина Мономаха, было: и воинской славы достиг, и волости имел обширные — Смоленск, Чернигов, Ростов с Суздалем, Муром. Красавица-жена, английская королевна Гида, родила пятерых здоровых сыновей и дочь Марину. В делах управления старался он, Мономах, быть справедливым, судил и рядил по Правде Русской, по законам и поконам[216] славянским, мог и боярина иного заставить виру платить, и смерда защитить от произвола власть имущих. Добрый десяток раз выходил он в чисто поле против половецких орд и неизменно одерживал над степняками победы. Воевал и против торков, и на чехов даже хаживал.

Слава воина, слава умного устроителя земли своей разносилась о Мономахе по разным городам и весям.

Но был ли он, сын Всеволода, счастлив? Нужна ли была ему эта похвальба, зга слава?

На плечи наваливались заботы. Отец старел, перепоручал ему самые важные дела, по сути, все решения за родителя принимал он, Владимир. Сейчас понимал, что на западных рубежах Руси созрел, налился гноем нарыв пагубной смуты. И нарыв этот следовало надрезать и вытянуть из него гной. А после залечить его целебными мазями — подачками Ростиславичам и Игоревичу, которые, кажется, твёрдо держат покуда сторону Киева. А потом... Бог весть. Снова будут скачки бешеные, свист стрел калёных, рубки сабельные, погони. Неспокойно стало жить на Русской земле.

Отец тяжело болел, становилось за него тревожно, половцы совершали частые набеги на сёла и городки в Поднепровье, с гордой, надменной женой в последнее время отношения испортились — одна брань да крики раздавались в черниговском тереме. Разные они с Гидой люди. Она, в детстве потерявшая родителей, долгое время жившая изгнанницей, не понимала и не разделяла его чаяний и надежд, его стремлений к власти. Мечтала английская королевна посетить Иерусалим, поклониться святым местам, поддерживала тесные связи с женскими монастырями в Германии и других западных странах, в обитель Святого Пантелеймона в Кёльне, некогда приютившую её, вносила богатые вклады. Заботилась княгиня о спасении души, о чадах своих, старшего из которых, Мстислава, мечтала видеть не где-нибудь, а на английском престоле, мысли же мужа о столах княжеских были ей глубоко чужды. Раздражали её бесконечные его отлучки, походы за данью, частые переезды из города в город. Гида редко когда улыбалась, и не понять порою было, рада она или сердится.

Первую весть о злых намерениях Ярополка, как ни странно, Мономах получил как раз от жены. Была Владимирова княгиня дружна с супругой старшего из Изяславичей, Святополка. Святополк же, очевидно было, брата своего в сто начинаниях не поддерживал. Сидя в Новгороде, в краю людей вольнолюбивых, оказался он в стороне от хитроумной княжеской игры, злился от этого, всех почитал ворогами, всем старался насолить. Тихонько, между строк, втиснул он в послание своей супруги к Гиде строчечку-другую. Гида — проницательная, умная — сразу заметила подвох. Презрительно морща свой маленький римский носик, принесла она Владимиру грамоту. Держа двумя пальцами, словно гадость какую, швырнула её перед ним на стол, молвила коротко:

— Дрянь всякую Святополк пишет! Брата родного предаст! Что за мир, Господи?! Что за люди?!

Потом неожиданно нагрянул в стольный тайком, хоронясь от всех, Давид Игоревич. Когда пил в покоях Мономаха из чары ол, аж зубы от страха стучали по олову. Повторил Давид, по сути, писанное Святополком. Кланялся, заискивал, лебезил перед Владимиром. Мономах Игоревича давно раскусил. Такой, если сядет где на стол, мёртвой хваткой вцепится, стойно клещ вгрызётся, его не оторвёшь. Но... Игоревич был нужен...

Отец не раз говорил Мономаху:

— Чем больше будут они друг на дружку злобиться на Волыни, тем спокойней будет нам с тобой княжить в остальных областях Руси.

Князь Всеволод Волынью и Червенщиной жертвовал, Владимир же знал и понимал, что не захотят владетели западнорусские быть мелкими пешками в их с отцом большой игре. Первым выступил Ярополк...

Воеводе Яну Мономах велел не мешкая готовить дружину к походу на Волынь. Заваривалась в Западной Руси очередная густая каша.

ГЛАВА 38

Высоки сложенные из доброго бука стены Луцка, круты обрамляющие город земляные валы. Внизу весело шумит взъерошенная дождями Стырь, узенькой струйкой вливается в неё Гижица. С заборола хорошо видны посады на болонье[217], густой лес синеет вдали, широкий шлях убегает от ворот на восход, в сторону Дорогобужа.

Перекликается на стенах стража.