Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Олег Кудрин

— Знаю. Это его деда Мыколы. Он и мне объяснил, как и в каких случаях им пользоваться.

— Честно говоря, я думал, что этим делом будет заниматься контрразведка, полковник Достанич. И был уверен, что Кочубей, давно с ним знакомый, подробно ему обо всём расскажет. Но вот от вас узнал, что к истории подключились жандармы. И это самое скверное.

— Почему же?

— Дело в том, что я сейчас вошел в серьезные контры с жандармским капитаном Лабазновым-Шервудом. И та тайная встреча, о которой я упоминал, была связана с этим. Лабазнов уже показал нам, что способен задерживать людей, исходя исключительно из своих фантазий и корыстных интересов. Думаю, что и в случае с арестом Степана он действует примерно так же. От своих наушников узнал, что у нас близкая дружба и…

— То есть жандарм задержал Степана, чтобы досадить вам?

— Не совсем так, это было бы слишком просто. Думаю, в будущем он хочет не досадить мне, а присоединить меня к обвинениям в адрес Кочубея. Видимо, сейчас жандарм обвиняет вашего мужа в попытке отравления, ну, скажем, из ревности. Но на прошлом примере, который я упоминал, мы уже знаем, что он может менять обвинения, выдвигая новые — более тяжелые.

— Боже… Боже мой… Как сложно и как мерзко… Что ж теперь делать?

— Будьте осторожны. Прежде всего не говорите никогда и ни при ком ничего, близко похожего на крамолу. Это не для России… И еще — каково состояние здоровья Гладкого, не знаете ли?

— Степан вчера сказывал, что он пришел в сознание. Но пока очень слаб и говорить не может, всё больше спит.

— Понятно, то бишь свидетельских показаний еще не дает. В том-то и сложность… Надежда, я буду делать что могу. Защищая Степана, я защищаю не только вас, но и себя. Главное — осторожность. Ни на миг не забывайте, что «око государево» следит за вами. А в России это очень серьезно.

— Я понимаю.

— И еще. Помните о перлюстрации писем… Кстати… Вы ж из почтовой семьи?

— Да, мой отец занимается линиями экспресс-почты.

— Тогда у меня тоже просьба — к вам и к нему. Я сейчас веду очень важную переписку с заграницей. И опасаюсь, что ежели Лабазнов уж заинтересовался мною, то может вскрыть ее и осложнить нам жизнь. Можете ли вы попросить отца, чтоб он изымал послания, предназначенные мне и отдавал вам?

— Я спрошу. Думаю, можно.

— Тогда… — Натан вышел в коридор и вскоре вернулся. — Это вам — входной ключ от внешней двери всего моего доходного дома. Берите! Так вы войдете внутрь. Дверь от моего личного жилища закрыта на отдельный ключ. Но между полом и дверью щель, достаточная, чтобы забросить письмо.

— Хорошо… Я пойду…

— Может, накормить вас? Или чаю со сладостями? Вина?

— Нет, благодарю. Пора к детям. Там наша работница с ними. Они не привыкли так долго без мамы.

— Что ж, счастлив был вас увидеть!

— Благодарю… И я рада. — Надежда направилась к выходу, но у самой двери остановилась. — Нет, я всё же должна сказать! Есть вещи, которые скверно оставлять непроговоренными. Натан, простите меня!

— Бог с вами! За что?

— За тот взгляд, что я бросила на вас во время вашей со Степаном ссоры.

— Да что уж, не стоит… Ничего особенного.

— Нет-нет, я же женщина. И видела, какое воздействие оказал тот взгляд на вас, возможно, породив какие-то ожидания, надежды, сомнения… Еще раз — простите меня. То было адресовано не вам.

— А кому же?

— Никому, наверное. Точнее, моему прошлому. Просто вы в тот миг, когда готовы были заплакать от обиды, стали очень похожи на одного человека. Из юности, а скорее даже — из детства моего. Забудьте! Это из прошлого. И это не ваше. Не наше, не сегодняшнее. Не настоящее!

— Да. Благодарю вас за откровенность, — сказал Горлис очень серьезно. — Я постараюсь.

— И потому, дорогой Натан, не теряйте уверенности в себе и вашей дружбе с Кочубеем. И я в себе — тоже совершенно уверена. Я очень люблю Степана и не мыслю жизни без него.

— Да, Надежда. И я уверен — что мы освободим нашего Кочубея.

* * *

Через несколько дней, вспоминая этот разговор, Горлис подумал о том, что как-то слишком смело он обещает разным женщинам освободить их любимых людей. Ранцовой — сына, Покловской — мужа. На самом же деле это было совсем непросто.

Попробовал поговорить поподробнее с Дрымовым. Но тот, видя растущую активность жандармов, совсем замкнулся, не желая вступать с ними в конфронтацию.

Так что Натан, раздавший столько утешающих обещаний, прекрасно понимал, что практически ничего сейчас сделать не может. Идти к Лабазнову — бессмысленно. Вновь — нужно ждать развития событий. Некоторое утешение только в том, что Лабазнов не решился арестовать самого Горлиса. Значит, и за остальных можно побороться.

* * *

С началом недели, 20 августа, Натана вызвал сам полковник Достанич. Горлис воспрял духом, подумав, что это для прояснения ситуации с Кочубеем. Но нет, оказалось, дело в другом. Император назначил отбытие на войну на следующий день. И вот в порту стоят два русских корабля: фрегат «Флора» и пароход «Одесса». Нужно решить, на каком из них государю идти к Варне (сама крепость еще не взята, но место для высадки с корабля уже приготовлено). Причем государь всё больше склоняется к тому, чтобы идти на пароходе русской постройки. Степан Степанович знал от Воронцова, что Горлис был в пробном рейсе «Одессы», и потому хотел использовать его в качестве эксперта. Натан сказал много добрых слов об этом корабле, обшитом медью, всячески хвалил капитана и команду. Но при всём том порекомендовал отправляться более привычным фрегатом. Достанич поблагодарил за консультацию. Следом Натан хотел поговорить о еще одном деле. Однако полковник заявил, что пока категорически не может заниматься чем-то иным, кроме обеспечения безопасности монарха.

Так что после обеда 21 августа Николай I отбыл к местам военных действий на «Флоре». И Натан, признаться, вновь почувствовал некоторую гордость от того, что поучаствовал в принятии именно такого решения. Тем более что и шторм в тот день начался нешуточный.

Каково же было удивление одесситов, когда ранним утром 23 августа они увидели — фрегат на причале Военной гавани. «Неужто так быстро успел обернуться туда и обратно? Ай да русский флот!» — было первой мыслью. Но нет, оказалось, «Флора» вернулась из-за бури и повреждений в оснастке.

Только в четверг, 23 августа, император окончательно отбыл на фронт. Для надежности на коляске, к тому же русского производства.

На всякий случай Натан выждал день и лишь в пятницу отправился в военное ведомство канцелярии, где был кабинет у Достанича. Разговор предстоял важный.