Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - Олег Кудрин

В своих прическах Леонард часто использовал накладные волосы. Более всего любил светлые. Но поскольку в Австрии блондинок довольно много, то казалось, что с этим проблем быть не должно. Так нет, Леонард по старой привычке уверял, что настоящий blond дают только волосы бретонских женщин, единственных в мире, кто умеет за ними правильно ухаживать. Большинство относилось к этому как к бессмысленной прихоти гения. Однако не все. И потому несколько бретонских блондинок, оказавшихся в Вене в прислугах у эмигрантской аристократии, стали весьма популярны. В очередь за их волосами, отраставшими на шиньон, записывались заранее. Но когда приходил срок обрезания, все списки теряли значения. Покупки делались по принципу аукциона.

Горлис вновь прервал чтение. Прелюбопытно — вот и светлые волосы появились. Отчего сразу вспомнилась одесская пара из его дома — боящийся неизвестно чего Люсьен и погибшая Ивета. (А точно ли она из Лифляндии? Может, в документах Ведомства императрицы Марии ошибка, нечаянная или намеренная?)

Из всех поставщиц шиньонов быстро выделилась горничная мадемуазель Асколь. Ее белые волосы и вправду были восхитительны — слегка волнистые и безукоризненно прочные (без сечения на кончиках). К тому же и отрастали они невероятно быстро. Чуть ли не за год получался хороший шиньон. «Впрочем, куафёр Леонард начал наведываться к этой милой бретонке не раз в год, а гораздо чаще», — куртуазно пишет Ирэн, да так, что стиль ее послания уж совсем перестал отличаться от эпистолы парижской тётушки.

И вот в конце года, кажется 1802-го, мадемуазель Асколь избавилась не только от порции своих безукоризненных волос, но и от иного бремени. Иными словами, у нее родился чрезвычайно славный малыш. Аристократка, у которой работала бретонка, была не так чтобы рада этому приобретению. Однако же и вредничать не стала, не дала расчет молодой матери, как поступили бы иные. Тем более что две другие женщины из ее прислуги оказались настолько добры, что на первые месяцы материнства согласились взять на себя обязанности Асколь по дому. К тому же белокурый малыш, настоящий ангелочек, был так же мил, как его мать. Так что, увидев его, трудно было не растаять.

Мальчик, который сейчас бы уже вырос в 26-летнего мужчину. С прекрасными белокурыми волосами, как у матери, и куафёрским талантом, как у отца… Так это же точное описание Люсьена де Шардоне!.. Жаль только, что в воспоминаниях венцев не сохранилось имени ребенка. Да и мать его названа слишком кратко — Асколь. Что это? Имя, фамилия, прозвище? Натан уверенно говорил на нескольких европейских языках. Но представить не мог ни такого имени, ни подобного слова, которое что-то бы значило. К тому же непонятно, как это пишется. Ирэн-то выяснила это по рассказам, потому и сама не знала, как переложить на бумагу. Вот и пишет то Askol, то Ascol. Но если это прозвище, то тут часто вообще трудно искать логику или какой-то особый смысл…

Далее у сестрицы случилась сбивка в тексте. Нарушив естественное течение повествования, она написала размашистыми буквами: «Только что услышала забавную вещь, которая может оказаться важной. Говорят, что анекдотическая история с красными штанами случилась не у кого-нибудь, а у русского посланника в Вене графа Разумовского». Далее Ирэн возвращалась к прежней теме.

Поначалу всё было хорошо: Леонард от ребенка не отказывался, регулярно навещал Асколь и сына, помогал деньгами. И бесплатно делал прическу старой аристократке, хозяйке молодой женщины. Чему та, конечно, была очень рада и потому относилась к Асколь и ее сыну с большей симпатией, нежели ранее. Но длилось это недолго. В 1805-м «корсиканское чудовище»[68] вторглось в земли Австрии. После нескольких тяжелейших поражений, нанесенных французами австрийской и русской армиям, чудовище в конце года вошло в Вену. Австрийцы отнеслись к этому довольно спокойно. А вот французские эмигранты не знали, что делать — оставаться или же убегать из города. Всё зависело от того, насколько корсиканец обозлен на кого-то из них лично. А у куафёра с этим вроде бы имелись проблемы…

Горлис вновь прервал чтение, припоминая, о чем идет речь. Видимо, под проблемами имелась в виду казнь Жана-Франсуа Отье. Но, может, даже не столько это, а то, что потом куафёр мог сгоряча наговорить грубостей. И вот следы Леонарда в Вене теряются. Но ввиду катастрофического поражения австрийско-русской коалиции, венцам было о чем думать, кроме изысканных причесок и судьбы их создателя. За сим Ирэн прощалась, передавая самые сердечные приветы от себя и своей семьи.

Но далее следовал постскриптум, от которого у Натана волосы встали дыбом. Вот он — полностью.

«PS. Уж хотела отправлять письмо. Но вот узнала еще одну деталь, в которую мне просто трудно поверить. И тем не менее это правда. Я переспросила об этом уже у нескольких человек — и все подтверждают. Старую французскую аристократку-эмигрантку, у которой жила Асколь, звали Анастази Д’Элфине. Ты, может, и не вспомнишь это имя. Ты же всё Вольтера читал. («Ой, как хорошо, что это письмо не попало в руки жандармов», — усмехнулся Натан.) Но на нас, девочек, оно производило волшебное воздействие — казалось отзвуком далекой, какой-то очень интересной и красивой жизни. Так вот, дорогой, так звали хозяйку нашей Карины! Я недавно ездила к нашей бонне. Карина, конечно, постарела, но всё же весьма бодра. Ты ей, кстати, давно не писал. А она ждет. Уверена, ей есть что рассказать и о куафёре».

Как стыдно… Действительно, он давно не писал Карине, их семейной гувернантке, воспитательнице в Бродах. Сейчас, когда дети разъехались, она так и осталась жить там. И кто ж мог подумать, что бывают такие совпадения — француженка, у которой Карина работала в Вене (и у нее же научилась французскому языку), тоже была связана с великим Леонардом, причем довольно тесно.

Надо садиться за письмо Карине! Хотя нет… То есть откладывать надолго нельзя, но всё же нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к узнанному, соотнести его со всем, что известно было ранее.

А что ежели просто сейчас подняться на второй этаж и постучать в дверь Шардоне? И когда тот откроет, сказать: «Дорогой Люсьен, я знаю, что вы родились в Вене. Я знаю, что…» А что, собственно, известно? Некая бретонка с белыми волосами родила в австрийской столице мальчика, по слухам, от Леонарда. Спустя какое-то время, но уже в Одессе, вокруг куафёра вертелся какой-то светловолосый мальчишка, исчезнувший лет через пять. Но тот ли самый — неизвестно. Куда исчез, непонятно. Люсьен и так чем-то напуган, потому охраняет всякое знание о себе, своем прошлом, о своих привычках. Чтобы подойти к нему, желательно иметь еще некий факт, фактик, который бы стал стержнем, вокруг которого можно навернуть всё остальное. Это же показало бы, что Горлис уже точно знает, кто такой де Шардоне и откуда. А уж после того можно убеждать, что Натан — не враг ему, а напротив, союзник, на коего можно опереться…

* * *

На следующей день в архивной комнате, выделенной Воронцовым, Натан специально предусмотрел работы сортировочного типа, требовавшие чисто механических навыков. А сам тем временем раздумывал над ситуацией.