Штурмуя небеса. ЛСД и американская мечта - Джей Стивенс

Весной 1960 года у Слэка кончился преподавательский контракт. Незадолго до отъезда он наконец понял, что имел в виду Лири, когда говорил о себе как о человеке, презирающем буржуазную мораль. Они сидели и обсуждали свойственный большинству психологов условный рефлекс навешивать ярлык психопата на «каждого бедного беспризорника, стянувшего какую-нибудь мелочь». Наконец, Слэк предложил создать «клуб психопатов». Лири заинтересованно посмотрел на него и сказал: «Понимаешь, я действительно психопат». «Понимаю, — ответил Слэк, — но я тоже». «Ты вообще не моего поля ягода», — сказал Лири. В качестве доказательства он предложил простой тест: много ли раз Слэк нарушал моральные заповеди АПА? Слэк не смог припомнить ни единого. «Ладно, а ты?» — спросил он Лири.

«Да наверное, все, разве что кроме тех пунктов, что касаются денег».

Слэк мысленно вспомнил кодекс ассоциации и, выбрав худшее — то, на что действительно мог решиться, по его мнению, только настоящий сумасшедший, — спросил: «И ты занимался сексом со своими пациентами?»

Лири застенчиво взглянул на него: «Да, немного».

Слэк покидал Гарвард с мыслью, что Лири, пожалуй, единственный настоящий радикал из всех, кого он встречал в жизни. В чем-то Лири, может, и был с сумасшедшинкой, но под обычные определения он не подходил. Он нарушал правила не от безысходности и не из-за того, что не мог себя контролировать. Просто он испытывал своего рода «общественно-научное любопытство: а что случится, если нарушить эти табу?» Во время последней их встречи Лири рассказывал о своих планах на лето. Он собирался в Мексику. Там он наконец закончит эту проклятую книгу.

Впоследствии он рассказывал, что из этого вышло. Как он очутился в прошлом за миллионы лет до того, как возникли первые клетки. И как он возвращался в настоящее, проходя все стадии жизни — от древних рыб до амфибий, от амфибий к сухопутным животным, и в конце — прошел путь от первобытного человека до сообразительнейшей из сообразительных обезьян — гарвардского профессора.

Все игры и стратегии, сковывающие его всю жизнь, бесследно исчезли. Он смотрел на себя самого, безмерно скучающего, развратного, пьянствующего притворщика, — с холодной объективностью… ну, скажем, Бога. Словно разглядывал в лупу муравья. «Здорово! Я узнал за шесть часов больше, чем за последние шестнадцать лет! — восхищенно рассказывал он писателю Артуру Кестлеру. — Изменяется визуальное восприятие. Исчезают все механизмы восприятия, отвечающие за то, как мы видим реальность. Изменяется сознание. Исчезают все умственные механизмы, разбивающие мир на мелкие кусочки, состоящие из абстракций и понятий. Изменяются эмоции. Исчезают механизмы, заставляющие нас жить в плену собственных амбиций и глупых желаний»

Исчезла также, мог бы он добавить, скука, от которой он страдал всю жизнь. Ее место заняло страстное желание «вернуться назад и сказать всем:

«Внимание! Пробудись! Ты есть Бог! В тебе самом присутствует божественное сознание, записанное на клеточном уровне Прислушайся! Прими это таинство! И ты узришь! И испытаешь откровение! Это изменит всю твою жизнь! Ты заново родишься!»

Так Лири описывал это ощущение в «Первосвященнике», хотя тогда он не мог понять, можно ли отнести это состояние к религиозному или мистическому опыту.

Лири поделился своими открытиями с Макклелландом, который жил всего в нескольких милях от Лири, в Тептотцлане, заканчивая этим летом «Общественные достижения», аналитический труд, в котором рассматривалось, почему одни цивилизации процветали, а другие приходили в упадок. Он также занимался экспериментальными исследованиями в области изменения мотиваций, что являлось неким странным синтезом между бизнесом и психологией. В энергичных университетских кругах вроде гарвардских считали, что это может оказаться перспективным направлением.

Так что восторженные разговоры Лири об ацтекских наркотиках удивили его. Лири настаивал, чтобы Макклелланд заехал в Куэрнаваку и сам попробовал грибы. И Макклелланд поехал, хотя все еще колебался, стоит ли решаться на эксперимент Но когда они вернулись, обнаружилось, что горничная-мексиканка выбросила их запасы грибов.

Как в случае с Уильямом Джеймсом и пейотлем, Макклелланд решил принять слова Тима на веру и дал молчаливое согласие на продолжение исследований.

Лири заторопился обратно в Гарвард, заехав по пути в Оринду, пригород Сан-Франциско, чтобы свериться с записями Фрэнка Бэррона. Бэррон уехал из Куэрнаваки за несколько дней до того, как Браун посетил курандеру. И теперь они оба, попробовав грибов, могли обменяться впечатлениями. Тим настаивал на том, что это очень важно, что грибы можно использовать для лечения людей. В психологии существует предположение, что истинное озарение должно вести к реальным изменениям. Почему бы не проверить это? «А почему бы не дать попробовать грибы писателям и художникам, — предложил Бэррон. — Представь, как это озарение повлияет на их творчество!» По случайному совпадению Макклелланд давно уже приглашал Бэррона провести год в гарвардской клинике. Почему бы ему не принять приглашение сейчас, в этом году?

Так все и началось. Единственной реальной проблемой было отыскать источник поставки грибов. Летать в Мексику и обыскивать захолустья в поисках курандер каждый раз, когда грибы заканчивались, было бы в высшей мере непрактично. Тогда кто-то вспомнил, что «Сандоз» занимается продажей психоактивного элемента «Psilocybe mexicana» под торговым именем псило-цибин. Был сделан заказ и накануне дня Благодарения 1960 года на Дивинити-авеню, 5, прибыл невзрачный контейнер. Внутри находилось несколько коричневых флаконов, наполненных розовыми пилюлями.

Лири и Бэррон отвезли контейнер в Ньютон, где снимали дом. «Следующие шесть недель мы чувствовали себя полностью отрезанными от мира», — писал Лири.

В западной литературе не было почти никаких руководств, планов или учебников, в которых признавалось бы существование измененных состояний сознания. Нас не связывали традиции, ритуалы или наследие предшественников. Согласно нашей экзистенциально-транзактной теории, мы стремились избегать стерильной обстановки лабораторий или болезненной больничной атмосферы. Мы проводили опыты дома, перед уютными каминами, со свечами вместо электрических ламп, под звуки навевающей приятные воспоминания музыкой.

Словно дикие гуси из ирландской легенды, они вырвались на свободу и устремились в дальние страны.

Внутри небольшого здания на Дивинити-авеню, 5, разворачивалось действо, напоминающее сюжет фантастической повести. Сюжет был примерно таков: добросовестные солидные ученые начинают интересную исследовательскую программу, имеющую отношение к естественным наркотическим средствам. Когда они приходят в себя, то лепечут что-то относительно любви и экстаза и настаивают на том, что вы ничего не поймете, пока сами не побываете за Дверью, пока не окажетесь там, в Ином Мире. Все это сильно смахивало на «Вторжение похитителей тел», культовый фильм пятидесятых годов, в том смысле, что каждый день на пороге офиса Лири толпилось все большее количество студентов, аспирантов, младших научных сотрудников, и все с горящими от возбуждения глазами громко обсуждали смерть разума, рождение неподвластной цензуре коры головного мозга… И все это выглядело поначалу совершенно безобидно — очень похоже на начало множества других научных проектов.