Мыши - Гордон Рис

— А ее не проведешь, твою маму, не так ли? — Он снова повернулся к ней, и улыбка слетела с его губ. — Я лежал в больнице. У меня сердечко пошаливает. Месяц провалялся на больничной койке. Меня только позавчера выписали. Что ж, думаю, хватит разговоров. Так когда мы пойдем и снимем эти шесть сотен фунтов?

Мама словно не слышала вопроса.

— А как насчет родственников Пола Ханнигана? Его друзей? Они не будут его искать?

— У него нет родных, — отрезал он, явно начиная раздражаться. — Он был сиротой, во всяком случае, так он сам говорил. Сказал, что вырос в приюте.

— А друзья?

— Он в этом городе всего несколько месяцев. Так, обзавелся кое-какими знакомыми. Он был не из тех, кто легко заводит друзей. Пожалуй, я знал его лучше, чем кто-либо. Никто не хватится Пола Ханнигана, любовь моя, поверь мне. И никто не догадается о том, что произошло. Я — единственный, кто знает. Так что только со мной и будешь иметь дело.

Толстяк этого не понял, но все, что он сказал, лишь усиливало заманчивость убийства. Если он говорил правду, тогда он действительно был последней оставшейся уликой. Только он один. И вот теперь нам выпадал второй шанс обрубить все концы.

— Откуда мне знать, что вы не придете снова и не потребуете еще денег? — спросила мама.

Если и возможны были сомнения в том, что шантажист не остановится, его реакция на мамин вопрос начисто развеяла их. Он в гневе вскочил на ноги, опрокинув стул с таким грохотом, что я невольно заткнула уши.

— Хватит вопросов! — взревел он. Благодушный весельчак, которым он выступал только что, испарился, и теперь перед нами была уродливая сердитая маска, зловещее оплывшее лицо капризного малыша, который орал во всю глотку, добиваясь своего. Его укороченные мускулистые руки угрожающе взметнулись вверх, готовые сокрушить любого. — Я уже сыт по горло! Ты не в том положении, чтобы вообще задавать мне вопросы! И выдвигать требования!

Повисло напряженное, неловкое молчание. Я слышала, как гулко стучит мое сердце. Мама дернулась в сторону, словно уклоняясь от удара. Толстяк нависал над ней, его губы скривились, и брутальные руки будто налились смертоносной энергией. Несколько тонких прядей волос выбились из-под слоя смазки и торчали, словно антенны, над его лысым скальпом.

— Мы сейчас же едем и берем эти шесть сотен! Больше никаких вопросов! Хватит терять время!

— Не надо агрессии, — сказала мама, подняв руки в успокаивающем жесте. — Я же не отказываюсь платить. Мы сейчас поедем за деньгами…

Она встала и рассеянно огляделась по сторонам, бормоча:

— Сумка. Где моя сумка? — Она нашла ее под скамейкой, подняла с пола и перекинула через плечо. — А теперь мне нужны ключи от машины, — сказала она, похлопывая себя по карманам и снова оглядывая кухню, но на самом деле не в поисках чего-то, ее мысли были далеко.

Она пыталась что-то придумать, я была уверена в этом. Она пыталась решить, что делать: заплатить шантажисту или убить его? Продолжать жить с этим жадным чудовищем, которое будет терзать ее плоть годами, или же, как отчаянному игроку, рискнуть и разом избавиться от проблемы, достав пистолет и пристрелив гадину?

— Не беспокойся насчет ключей, — сказал толстяк. — Мы поедем на моей машине. Так будет лучше.

Он презрительно оглядел маму, и на какое-то мгновение я увидела ее его глазами: рассеянную, неорганизованную домохозяйку, глупую наседку, лакомую добычу для хищника, источник его безбедного существования на всю оставшуюся жизнь.

— Ты точно взяла все, что тебе нужно? — прорычал он. — Мне некогда мотаться с тобой взад-вперед, если вдруг обнаружится, что ты взяла не те карточки или забыла свой ПИН-код или что-то еще.

— Нет, я все взяла.

— Тогда пошли.

Он вышел из кухни, и его злоба вновь сменилась благодушием, а рука потянулась в карман играть мелочью и ключами от машины.

— Мы ненадолго, — подмигнул он мне, как старый и горячо любимый друг семьи.

Мама все еще колебалась, ее лицо было каким-то отрешенным. Она все пыталась собраться с мыслями, принять решение. Ее рука потянулась к карману-кенгуру, но она тут же отдернула ее, когда толстяк рявкнул:

— Идем! Чего ты ждешь?

Мама прошла мимо меня, глядя в пол, и проследовала за ним в коридор. Я не знала, что она собирается делать, но если она до сих пор не убила его, то уж теперь точно не убьет: стрелять в доме было куда предпочтительнее, чем на улице. Не было риска, что кто-нибудь увидит, да и выстрелы вряд ли были бы слышны. Мне ничего не оставалось, кроме как думать, что она все-таки решила ему заплатить.

Я двинулась следом за мамой, едва не наступая ей на пятки. Шантажист уже открыл дверь и вышел за порог, навстречу идиллии майского утра. Он зашагал по гравийной дорожке к своей машине, насвистывая на ходу. Он действительно насвистывал, словно ему все было нипочем! Открыв пассажирскую дверцу, он огляделся по сторонам в поисках мамы. Увидев, что она все еще мнется в дверях, он раздраженно крикнул:

— Иди же, черт возьми! Поторопись! — Он держал дверцу распахнутой, в нетерпении ожидая ее.

Мама повернулась ко мне и крепко взяла меня за плечи. Она прижалась ко мне щекой и под покровом прощального поцелуя настойчиво прошептала мне в ухо:

— Что мне делать, Шелли? Что мне делать?

Я видела перед собой шантажиста, его бульдожью шею, накачанные бицепсы, необъятное брюхо, руку, лениво почесывающую в паху, и, касаясь маминой щеки губами, изображая ответный поцелуй, ответила не колеблясь:

— Убей его, мама.

Мама резко отстранилась от меня и решительно вышла из дома, навстречу толстяку, на ходу перевешивая сумку с правого плеча на левое. В паре метров от него она вдруг остановилась и запустила руку в карман-кенгуру свой флисовой кофты.

Толстяк уже обходил автомобиль спереди, направляясь к водительской дверце, когда вдруг замер, увидев, что мама целится ему в голову, крепко обхватив пистолет обеими руками, прикрыв левый глаз для лучшего прицела.

Он тотчас поднял руки, сдаваясь, и прижался к переднему крылу автомобиля, отклоняясь назад, инстинктивно пытаясь увеличить расстояние между ним и пистолетом, как будто эти несколько лишних дюймов могли повлиять на смертоносную силу пули. Он сморщился, боясь даже смотреть на дуло, и отчаянно забегал глазами, стараясь встретиться взглядом с мамой, будто это могло помешать ей нажать на курок.

— Хорошо, любовь моя, — повторял он снова и снова, — хорошо, все хорошо, любовь моя, все хорошо, все хорошо.

Я застыла в дверях, мысленно приказывая маме стрелять. Она смахнула с лица завиток и сделала несколько неуверенных шагов вперед.

Толстяк пытался что-то сказать, но от испуга едва мог шевелить языком, так что его бормотание вскоре сменилось смущенным молчанием. Темное пятно расплылось у него в паху и медленно поползло вниз по штанине.