Многорукий бог далайна - Святослав Логинов

— Прости. Я не знал.

— Ничего, зато с нами все будет в порядке. Со мной и с тобой, — Койцог укрыл Шоорана пушистой шкурой. — Спи, тебе сейчас надо много спать.

— Я не могу много, мне надо идти, — возразил Шооран, уплывая уже не в беспамятство, а в обычный сон вернувшегося к жизни человека.

Как ни старался Шооран, встал на ноги он лишь через две недели. Но и тогда о походе на север нельзя было и помыслить. Шооран остался жить на сухом пятачке в крошечных владениях Койцога. Сушильщик, как и все их племя, был странным человеком. Он безразлично относился к происходящему, казалось, его ничто не интересовало, и было ничто не нужно. Шооран, не выдержав, как-то спросил, зачем Койцог согласился перейти на новое место. Койцог усмехнулся:

— Две недели я не работал. Я украл эти две недели у судьбы.

— А зачем тогда торговался из-за алдан-шавара?

— Чтобы одонт не догадался, что я и так согласен. Пусть сильней ценит.

Разговаривал Койцог только во время отдыха. Подходя к аварам, он сразу менялся, становясь похожим на большого хищного зверя, и один вид его отбивал охоту вести беседы. В такие минуты Шооран забивался под навес и сидел затаившись. Он не боялся опасной близости горящего харваха, зная, что навес не мог бы защитить его, просто Шооран понимал — мешать нельзя.

Но однажды, когда Койцог, сметя в чашу последние пушинки сухого харваха, отошел, чтобы перевести дыхание и дать отдых уставшим рукам, Шооран, не очень сознавая, что делает, подошел к чану, перемешал харвах и кинул на авар большую лепешку. Харвах завизжал, поднялся столб кисло пахнущего пара, по краям лепешка вспенилась валиком сухого порошка. Шооран быстро смел его, потом снова, и еще… Спиной он чувствовал, что Койцог подошел и стоит рядом, готовый к безумной попытке: помочь, если Шооран допустит ошибку. Еще никто и никогда не мог исправить ошибки сушильщика, Койцог рисковал бессмысленно. Шооран тоже понимал, что ошибки быть не должно. Стараясь ни о чем не думать, он оглаживал свистящим хитином лепешку, сметал убийственное зелье, а харвах все не кончался, лепешка не убывала…

Когда последние порошины упали в чашу, Шооран не понял, что все позади и еще несколько раз бесцельно мазанул щеткой по горячей поверхности. Лишь потом он сумел положить инструмент и отойти. Страшно болели напружиненные мышцы живота. Оказывается все это время Шооран ожидал взрыва и каменных осколков, вспарывающих брюшину.

— У тебя легкая рука, — похвалил Койцог. — Ты мог бы стать сушильщиком. Но лучше — не надо. Лучше бы сушильщиков не было вообще.

— А зачем ты работаешь сушильщиком? — спросил Шооран. — Тебе же ничего не нужно.

— Не знаю… Привык. Да я ничего больше не умею.

— Как ты им стал?

— Как и все. Мать умерла, отец погиб. Мне было десять лет, и я — старший в семье. Наследство досталось вану, и мне оставалось или уходить с малышами на мокрое или идти в сушильщики. Это в земледельцы детям нельзя, а в сушильщики — можно. Выживает, может быть, один на двойную дюжину. А куда деваться?

— Я знаю, — сказал Шооран. — У меня случилось так же. Но я был один — и ушел.

— Сестры вышли замуж, брат где-то бродит, — закончил рассказ Койцог, — а я так и остался сушильщиком. Теперь уж навсегда.

— Вот что, — сказал Шооран, — завтра я уйду по делам на один день, потом уйду надолго. Но ты знай, что я обязательно вернусь и уведу тебя отсюда.

— Не все ли равно, где жить? Сушильщик всюду останется сушильщиком, а шавар везде препротивное место. Но, тем не менее, спасибо. Твои дела будут на мокром?

— Да.

— Я так и думал и потому запас тебе одежду, — Койцог нырнул под навес и вытащил узел. — Вот, держи. Твоя вся расползлась. Вот твой нож. Деревяшку я выстрогал новую, от старой осталась труха. Еще была кольчуга. Тоже разорванная. Я там поправил, как мог.

Шооран развернул узел, достал кольчугу. Она была словно новая, живой волос сплетался упругим покровом.

— А говорил — ничего не умеешь, — улыбнулся Шооран. — Спасибо тебе. И постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Интересная работа, — Койцог кивнул на доспех. — Я прежде не видал такой.

— Такие носят в стране старейшин.

Койцог помолчал, потом сказал задумчиво:

— Так вот ты откуда…

— Нет, — поправил Шооран. — Оттуда родом мастер, который ее делал. А я… — он вздохнул.

— Понимаю, — сказал Койцог. — Не говори.

На следующий день утром, вернее, еще ночью Шооран ушел. Он пробрался в темноте через сухую полосу и к свету был на мертвой дороге. Шел быстро, скрыв лицо в губке, не думая ни о гари, ни о черном уулгуе, который мог подстерегать здесь добычу. Слишком крупной была его игра, чтобы ей мог угрожать черный уулгуй.

За два часа Шооран добрался к тому месту, где его гонял владыка далайна. Теперь здесь ничто не напоминало о прошлом. Курились авары, полз нойт, мерно колыхался далайн, а на опустошенном оройхоне неведомо как завелась всевозможная живность.

Шооран внутренне собрался, бросил взгляд на стену Тэнгэра, напрягся и… ничего не произошло. В глубине души он был готов к чему-то подобному, слишком уж невероятным казалось его недавнее избавление, и слишком упрямо молчала память о тех событиях. Все же Шооран раз за разом собирал волю в кулак, бросал ее в холодное молчание и не находил ответа. Что-то сломалось в нем, прекрасный и роковой дар исчез. Шооран безуспешно пытался что-то сделать, метался по берегу, тряся кулаком, но мысль, что волшебная способность не вернется, становилась все сильнее и скоро превратилась в уверенность.

Сдавшись, Шооран пошел по узкой кромке назад. Он шел и пытался представить, как теперь будет жить. Он молод, силен и не имеет места в жизни. Надеясь на свою исключительность, он легко пожертвовал завидной карьерой цэрэга. И Яавдай он потерял по той же причине. Кто знает, что там произошло, вряд ли старик Тэнгэр спустился на оройхон, чтобы увести Яавдай, но все-таки, это как-то связано с его бывшим даром. Остается вернуться назад — неважно, куда именно — и стать сушильщиком. Койцог сказал, что у него легкая рука, значит, он сможет растянуть свою гибель на несколько лет. Зачем? Лучше уж сразу.

Он прошел свой последний бессмысленный оройхон, ступил на мертвую дорогу. Шел, больше не думая ни о чем, привычно дыша ртом. Вряд ли в мире есть сейчас человек, ходивший по огненным болотам больше, чем он. Но теперь с этим покончено.

Победивший далайн накидывал на пути горы мусора. Авары, нойт, дым, груды костей, выброшенные на берег кусачие ыльки, даже здесь пытающиеся вцепиться в башмак — не все ли равно? Его жизнь теперь никому не нужна.

Тягучая, движущаяся по кругу влага хлюпнула, расплескиваясь. Две толстых в костяных нашлепках руки упали на дорогу, отрезая путь и вперед, и назад. Еще несколько рук, плавно изгибаясь, протянулись через вал, ища Шоорана. Черный уулгуй, плававший вдоль берега, заметил движущуюся фигурку и решил проглотить ее, хотя маленький человек никак не мог насытить безбрежную утробу. Концы щупалец стремительно приближались, одной секунды было достаточно им, чтобы схватить человека, смять в удобный, вкусный комочек. За эту длинную секунду можно было успеть испугаться, сделать массу бессмысленных, ненужных движений или, если в тебе сердце воина, ударить врага, даже если враг не почувствует твоего удара. Шооран ударил. Всю свою силу, энергию он вложил в этот удар. Никогда прежде, даже строя землю, он не напрягался так страшно как теперь, когда нечего и незачем было беречь.