Настоящая любовь - Мэри Бэлоу

Затем она заметила что-то возле старой хижины, то, чего раньше здесь не было, — из-за дома мелькнула темная ткань, а на краю низкой крыши тоже было какое-то темное пятно. На секунду ее одолел страх — это было очень пустынное место. Но она была не из тех, кто поддается страху, а потому медленно подошла к хижине, ступая как можно тише.

Обойдя кругом старую лачугу, чтобы посмотреть, что творится у задней стены, она оказалась не более чем в десяти футах от него. Его плащ был откинут за плечи, руки, согнутые в локтях, лежали на крыше, лицо спрятано. Он был без шляпы.

Хотя его плащ развевался на ветру, сам он стоял неподвижно и тихо. Вероятно, он не услышал, как она подошла. Ее первым побуждением было уйти, причем быстро. В ней всколыхнулась ненависть. Она вообще не хотела видеть его. И больно ударила мысль, что, будь его воля, он бы разрушил ее новую любовь, как когда-то разрушил старую. Он был врагом Ребекки. У него в доме поселились констебли, давшие присягу поймать Ребекку. Сам он не был судьей-магистратом, но она знала, что он будет рад поимке главаря и потребует для него самого сурового наказания, какое предусматривает закон.

Она знала, что если поймают любого мятежника, который называет себя Ребеккой, то ему грозит пожизненная каторга. И, если даже ему удастся живым добраться до чужой земли, он все равно никогда не вернется. Никогда.

Марджед совсем уже собралась уходить, но в последнюю секунду оглянулась. Он по-прежнему стоял не шевелясь. Что он там делал? Она невольно подумала, что это тот же самый человек, который жил здесь когда-то со своей матерью. Маленький мальчик, которого она любила и по-детски обожала.

Марджед подошла к нему совсем близко. Подняла руку, увидела, как дрожат ее пальцы, и опустила. Тут же снова подняла и легко дотронулась до его плеча.

— Герейнт, — шепотом произнесла она.

Он повернулся так молниеносно, что она в невольном испуге отступила назад. Рука так и осталась поднятой. Но тут она посмотрела ему в лицо и пришла в ужас. Его глаза были наполнены слезами, щеки в красных пятнах. Он плакал!

— Прости, — сказала она все еще шепотом. Рука безвольно упала. Марджед хотела повернуться и убежать. Но прежде чем она успела броситься наутек, он схватил ее железной хваткой и крепко прижал к себе. Несколько секунд она испытывала неописуемый ужас. Она с трудом дышала, в нос ударил крепкий запах дорогого одеколона. Она подумала, что сейчас с ней случится что-то ужасное.

Но очень скоро она поняла, что он охвачен глубоким горем. Сразу было видно, что он долго плакал. Она чувствовала, как бешено колотится его сердце, слышала неровное прерывистое дыхание.

— Не вырывайся, — яростно приказал он, но она все равно поняла, что за этой яростью скрыта мольба о помощи.

А поняв это, вновь пришла в ужас. Нет, ей все-таки следовало сопротивляться. Если он страдал по какой-то причине, а ее сопротивление могло усилить это страдание, тогда она бы ему хоть немного, но все же отомстила. Он ведь и пальцем не пошевелил, чтобы уменьшить ее страдание. Ей следовало вырваться из его рук, сказать что-нибудь резкое, рассмеяться ему в лицо и уйти прочь.

Она слегка пошевельнулась, чтобы высвободить руки, и обняла его за талию. А потом повернула голову и прижалась щекой к его плечу. Ее тело обмякло, даря ему покой, тепло и нежность.

Она отказалась от того, что должна была сделать.

Это был Герейнт.

Она почувствовала, как он прижался щекой к ее макушке.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что случилось. Она нашла его, когда он меньше всего ожидал кого-либо увидеть, застала его в самом уязвимом состоянии. А ведь он почти всегда был неуязвим. Давным-давно, чуть ли не с самых ранних лет, он окружил себя твердым панцирем.

Сейчас он крепко обнимал Марджед, находя силы и утешение в ее теплом обмякшем теле. Она обхватила его талию руками и положила голову ему на плечо. Она не вырывалась — он услышал как будто далекое эхо собственного голоса, велевшего ей не делать этого. И в то же время она не была вялой или безжизненной в его руках. Она дарила ему утешение и покой своим присутствием.

Ему казалось естественным, что он обратился к ней, хотя действовал бессознательно, порывисто. В конце концов, это Марджед. Он был ее любовником. Они любили друг друга всего две ночи назад. Но она не знала об этом. Он для нее оставался врагом.

Герейнт поднял голову и ослабил объятия. Все равно ему было не скрыть, что он плакал. Он уже не помнил, когда в последний раз плакал. С ним этого не случилось ни на похоронах дедушки, ни когда хоронили его мать. Наверное, в последний раз он проливал слезы в двенадцать лет, когда был в Тегфане, а его не пускали навестить мать.

Марджед откинула голову, посмотрела ему в лицо и не сразу убрала руки с его талии.

— Ты можешь себе представить большую жестокость, — спросил он, — чем изгнание бедной беременной женщины из церкви, когда все отвернулись от нее, тем самым заставив влачить жизнь изгоя в такой беспросветной нищете, что она даже не знала, сумеет ли накормить своего ребенка с наступлением следующего дня? Причем делалось это из христианских побуждений.

Несколько секунд она смотрела на него, потом опустила руки, хотя не отступила назад.

— Нет, — ответила она, — мне такое трудно представить.

— Даже если бы она была виновна, — продолжил он, — разве благочестивые прихожане твоей церкви не понимают, что любовь и есть основа христианства? Ничего больше. Только любовь.

Он не был знатоком христианского учения, но ему казалось, что именно это несет в себе Евангелие — благую весть, а не строгий свод законов и правил.

Она ничего не ответила. Возможно, подумала, что он не тот человек, которому следует проповедовать любовь и христианство.

Он почувствовал, что должен идти. Убраться подальше от этого дома. Но не один. Он избежит одиночества, как избежал компании, когда покидал церковное кладбище. Хватит с него одиночества. Герейнт взял ее за руку так, что она не могла вырваться, и повел на крутой склон возле дома, на самую вершину выступавшей скалы. Там открывался вид на много миль: чередующиеся холмы и долины. И там был ветер. Он трепал их, развевая ее платье и его плащ.

Марджед не пыталась вырвать руку. И рука ее не лежала безжизненно — она слегка согнула пальцы.

— Иногда мама шутила, — сказал он. — «По крайней мере на заднем дворе у нас великолепная панорама, — приговаривала она. — Лучший вид в стране».

Они стояли и смотрели на ландшафт. Марджед молчала. Их плечи не касались друг друга.

— Она была женой моего отца, — тихо произнес он. — Дала жизнь сыну. Благодаря ей я выжил, она отдала мне всю свою любовь, какой я никогда больше не знал, научила меня всему самому важному в жизни. Она была моей матерью, моей мамочкой, и вдруг, когда мне исполнилось двенадцать, оказалось, что она может испортить мне жизнь. Поэтому я не должен никогда больше видеться с ней. Не должен никогда ей писать или получать от нее письма. Она была валлийкой, принадлежала к низшим слоям — убийственное сочетание. Если в доме деда и говорили о ней, то всегда с презрением. И мне внушали мысль, что я должен презирать ее.