Пинбол - Ежи Косински

Добавляла сложностей и вероятность того, что фотографии сделал Домострой. Даже если так, Патрик мог все же не знать, как ими собирается распорядиться женщина. И почему бы ему в таком случае не ответить на вопрос Остена, кто она такая? С другой стороны, если снимал Домострой и знает, зачем это делал, значит, либо женщина служит орудием в его руках, либо он в ее, и любая попытка Остена расспросить его сразу же вызовет подозрения. Если Остен пойдет к Домострою и начнет допытываться о вещах, которые может знать из ее писем только Годдар, не равносильно ли это признанию в том, что он и есть Годдар? Этого нельзя не учитывать, когда имеешь дело с Патриком Домостроем, морально разложившимся человеком, вполне способным на шантаж.

Продолжая посещать семинар по музыкальной литературе в Джульярде, Остен пришел к выводу, что одна из трех кандидаток вызывает у него особенный интерес. Звали ее Андреа Гуинплейн. Она была однокурсницей Донны, так что не понадобилось особой хитрости, чтобы внушить Донне мысль познакомить их в кафетерии школы, излюбленном его месте для изучения кандидаток на роль обнаженной из Белого дома.

Сначала Андреа показалась Остену чуточку выше и, пожалуй, более худощавой, чем женщина на фотографии; с другой стороны, он понимал, что необычный угол съемки мог исказить фигуру. Остену казалось, что слегка угловатая линия бедер женщины из Белого дома просматривается и у Андреа, хотя у обнаженной и не было такой роскошной вьющейся гривы. Чем больше он думал о том, что мог бы вычислить женщину, которую ищет, тем сильнее волновала его перспектива порыться в мозгах у Андреа, ведь если это она писала Годдару, то ее душа возбуждает его гораздо сильнее, чем тело.

А еще он думал, как непохожи Андреа и Донна. Донна величава, ее чувственность бросается в глаза — Андреа женственна и изящна. Донна, в каком-то смысле, была решительна и напориста — Андреа же просто жизнерадостна. И наконец, слабая вероятность того, что Андреа может оказаться женщиной из Белого дома, наполняла Остена вожделением. Ему больше не хотелось Донны.

В своем воображении он представлял автора писем женщиной, которую желал всегда, женщиной, которую почти обрел — и потерял, — Лейлой. Возможно ли, что он обретет ее в Андреа?

Остен напоминал себе, что следует действовать осторожно, он ни при каких обстоятельствах не должен выдать себя, ибо если это действительно Андреа писала письма, то, конечно, она надеется, что в любую минуту ее может окликнуть Годдар, и любой внезапный к ней интерес заставит ее насторожиться.

И все же он хотел ее. Его тянуло к ней не только потому, что она, возможно, написала эти удивительные письма, но и потому, что Андреа была обольстительна сама по себе. Но при этом ему не давала покоя мысль о Патрике Домострое: если тот в самом деле фотографировал обнаженную из Белого дома и если натурщицей была Андреа, значит, следовало быть готовым к тому, что Домострой окажется другом этой очаровательной женщины, может быть, даже ее любовником, по крайней мере достаточно близким человеком, чтобы сделать в высшей степени компрометирующие снимки ее любовных безумств. И все же Остен так жаждал близости с Андреа, что решил пойти на риск и сблизиться с ней, чтобы понять, наконец, не она ли была автором писем и был ли Домострой тем человеком, который ее фотографировал.

Как только все письма были отправлены, Андреа потребовала, чтобы Домострой в согласии с их договоренностью, покинул ее квартиру — ведь, по его же собственным словам, в письмах содержится достаточное количество зацепок, способных привести к ней Годдара. Так Домострой вернулся в "Олд Глори".

Там его встретили запах старой кожи и толстый слой пыли, так что весь первый день он посвятил уборке своего жилья, проверке предохранителей и сигнализации, а также включению электронных приспособлений, которые отпугивали крыс. На следующий вечер он стер пыль с рояля в танцевальном зале и принялся вяло импровизировать на тему испанских песен Годдара. Он ожидал, что, лишившись удобств жилища Андреа, преисполнится чувства опустошенности и утраты, но, к своему удивлению, ощутил облегчение, как будто бы, снова оставшись в одиночестве, вдруг получил возможность пуститься в новое путешествие, причем по собственному выбору.

Тем временем Андреа ожидала Годдара или кого-то, его представляющего. Она тщательно анализировала поведение всех ее окружающих, а потом звонила Домострою и договаривалась с ним о встрече, дабы обсудить ее выводы и подозрения, в целях конспирации выбирая, как правило, вестибюли отелей, кафе или музеев.

Домострой не мог понять, делает она это из-за того, что скучает без любовника, или просто хочет держать его на коротком поводке. Хотя он был рад остаться наедине с собой, жить как захочется, слушать хорошую музыку, много читать и четыре раза в неделю играть у Кройцера, а между делом присматривать себе другую работу, он дал слово являться по ее требованию, если возникнет такая необходимость. Взамен она пообещала время от времени проводить с ним ночь.

Вскоре после его переезда они встретились в музыкальных комнатах музея Метрополитен. Они прогуливались вдоль витрин, заполненных музыкальными инструментами, когда Домострой ощутил, что снова хочет ее. В свободной блузке, облегающих джинсах и босоножках на высоком каблуке она была просто образцом соблазнительной студентки. Разрываясь между жаждой обладания ею и презрением к такой зависимости, он осознал, что вовсе от нее не освободился.

— Как жизнь в "Олд Глори"? — спросила Андреа.

— Прекрасно, но я остался без тебя, — без всякого выражения проговорил Домострой.

Никак не отреагировав на его слова, она остановилась у коллекции старинных лир.

— Вот это как раз для тебя, — показала она на причудливо изогнутый инструмент и прочитала на табличке: — "Киссар, африканская лира. В Центральной Африке корпус лир делали из бутылочных тыкв, скорлупы кокосового ореха или, как у той, что представлена здесь, из человеческих черепов; для рукояти иногда использовали рога газели".

Домострой с отвращением посмотрел на указанный инструмент: макушка черепа срезана, сверху натянута кожа; вокруг уложены венцом клочья человеческих волос, а для резонанса низ черепа туго затянут тонкой высушенной кожей.

Андреа проследила его взгляд.

— Судя по цвету волос, хозяин черепа был белым. Не повезло ему, — невозмутимо заметила она. — Между прочим, раз уж речь зашла о белых людях и африканских газелях, я обнаружила еще одну твою поклонницу в Джульярде — Донну Даунз, черную пианистку. Ты никогда не говорил, что вы знакомы.

— Я встречался с ней лишь однажды — на приеме в «Этюде», — сказал Домострой.

Он хорошо запомнил Донну и частенько жалел, что не поддался тогда первому порыву за ней приударить.

— Почему ты решила, что она моя поклонница? — спросил он.

— Мы с Донной сидели вчера в кафетерии, и — представь себе! — в своей маленькой черной ручке она держала твою пластинку, записанную "Этюд Классик"!

— Возможно, рука у нее черная и маленькая, однако достаточно велика для рояля.