Хождение по квадрату - Рид Фаррел Коулмен

Прежде чем уйти, я пожелал Мисти ни пуха ни пера. На следующий день ей предстояли съемки. Я убедился, что Коста понял — я не собираюсь доносить на него из-за наркотиков, и обещал Кэти звонить каждый день.

— Тебя устраивает обед в среду вечером? — спросил я между поцелуями.

— В четверг?

— Пусть будет четверг, — согласился я. — Послушай, все уладится, я это чувствую.

Направляясь к машине, я достал из кармана фотографии, сделанные в баре «У Пути». На одной Джек был сверху. Расставшись с Кэти, я чувствовал себя не таким виноватым за то, как поступил с Патриком и Джеком. В некотором смысле они оказали мне большую услугу, попросив немного подождать. Возвращение Патрика состоится в субботу утром, так что в моем распоряжении достаточно времени, да и руки развязаны.

*

Как и предсказывал Салли, позвонил репортер. Он спросил, когда мы сможем встретиться. Я ответил, что он может прийти. Конрад Биман, темнокожий стройный афро-американец, был одет элегантно, но не строго. Около тридцати, волосы средней длины. Я узнал его, потому что он часто появлялся в воскресных ток-шоу.

Он засмеялся, когда я сообщил, что знаю его благодаря телевизионным передачам.

— Опознавательный знак — шварцише, — произнес он, прекрасно имитируя акцент, используя более чем нелестное словечко, которым на идиш называют чернокожих. — Беспроигрышный вариант для продюсеров, вроде кашки для язвенников. Вы читали мой материал в «Готем мэгэзин»?

Я ответил, что нет, и соврал. Каждый городской полицейский знал статьи Конрада Бимана.

Цепкий, упорный человек, яростный защитник всех меньшинств — только дурак мог считать, что с ним легко справиться. Меня задело, что он счел меня дубиной, но задирать я его не собирался — дело было важнее. Может, он просто проверял меня.

Многие расследования Бимана привели к значительным и долгожданным переменам в работе городского управления. Он обнародовал сведения об ужасающем состоянии финансируемых муниципалитетом интернатов для престарелых. Он разоблачил инспекторов, одобривших некачественный металл, который хотели использовать на строительстве крупных небоскребов. Самую большую славу и самую сильную ненависть Конрад Биман заработал, беспощадно наскакивая на Полицейское управление Нью-Йорка. Его гневные обвинения в адрес управления вошли в легенду. Полицейские склонны воспринимать такие вещи как личное оскорбление. Поносить все — даже добрые — дела Бимана стало хорошим тоном, хотя многое из того, что он писал, было чистой правдой.

— Просто считайте меня любимым блюдом, — попытался он ободрить меня, когда мы сели за кухонный стол.

Биман курил так много, что по сравнению с ним Медведь и Джек были начинающими малолетками. Он попытался усыпить мою бдительность и начал с вопросов обо мне. Где вырос? Как долго работал полицейским? Как повредил колено? Как вышло, что меня привлекли к этому делу? Он даже делал вид, что старательно записывает мою версию истории Марины Консеко. Но все это были репортерские штучки, потому что Биман хорошо подготовился к встрече. Потом мы немного поговорили о бейсбольной команде «Метс» и баскетбольной «Ник». Наконец, решив, что совсем усыпил мою бдительность, он начал спрашивать о Патрике.

Это были формальные вопросы, любой начинающий репортер должен был бы их задать, и я отвечал, как меня научили в суде: никаких деталей, никакой инициативы. Я не предполагал, не высказывал своего мнения. Я дал уклончивые ответы на опасные для меня вопросы и подробно изложил все, что укрепляло мою позицию. Нет, сказал я, у меня нет никаких причин думать, будто Патрик мертв, но его предполагаемое появление в Хобокене мало что дает.

— Если он жив, — заключил я, — мы его найдем.

Вопросы стали острее, когда мы заговорили о характере Патрика. Не думаю ли я, что Патрик мог сбежать по своей воле? Не слышал ли каких-нибудь предположений на сей счет в полиции? Было ли в жизни Патрика нечто такое, что могло спровоцировать его? Что я знаю о его реакции на смерть брата? А о матери Патрика? О его сестре? Есть ли у его отца политические связи? Работал ли он когда-нибудь в Полицейском управлении Нью-Йорка? Не знаю ли я, почему он оттуда ушел?

Это была ключевая информация о Фрэнсисе Малоуни-старшем, которую я так неожиданно и счастливо получил по почте. К превеликому разочарованию мистера Бимана и людей, которые его ко мне направили, я изображал полное непонимание. Бедному мистеру Биману придется поискать другого дурака. Я в такие игры не играю.

Он вежливо поблагодарил меня и поинтересовался, можно ли будет связаться со мной позже на этой неделе, чтобы фотограф из газеты сделал снимки. Я ответил — ну, разумеется! Пусть возьмет мою историю о Марине Консеко — конечно, не упоминая ее имени. Получится интересный материал. Но я не дал Биману то, на что он надеялся. Я чувствовал, что он не знал ничего конкретного, когда пришел ко мне. Скорее всего, Биману кто-то подсказал, что у меня есть компромат на продажного политика, который был плохим парнем, когда служил в полиции. Оставалось приправить материал сенсацией о пропаже его сына — и получилась бы классическая история в стиле Конрада Бимана. Он, наверно, облизывался, когда ехал сюда. А по дороге домой будет зализывать раны.

— Вы ловкий человек, мистер Прейгер. — Биман пожал мне руку.

— Это почему?

— Потому что сообразили, что вас используют, раньше меня. Повторяю, я был бы рад выслушать вашу историю, — сделал он еще один заход.

— Нет, мистер Биман, я не ловкач, просто у меня есть совесть.

Машины медленно въезжали на огороженную парковку перед гаражом Управления санитарной службы и магистралей. Многоэтажные кучи обломков асфальта, дорожной соли, песка выглядывали из-за плоской крыши гаража, как горные вершины. В воздухе пахло горячим гудроном, хотя оттуда, где я сидел, было видно, что ни один укладчик не стоит под парами. Вот так же в аэропортах всегда воняет керосиновой гарью, даже поздно ночью, когда все взлетные полосы отдыхают. Думаю, научное объяснение отсутствует.

Я выехал из Бруклина несколько часов назад, под прикрытием ночи. Теперь же, когда солнце вставало над асфальтовыми псевдогорами, стоянка была почти заполнена. Оба автомобиля, за которыми я следил, находились здесь. Почему-то я не мог себя заставить вылезти из машины и сделать то, что было необходимо. Несколько раз собирался — и не мог. Но потом узнал лица двух мужчин в толпе и понял, что пора кончать с этим делом. «Очки получает не тот, кто ударил первым, — любил говорить мой бывший напарник Дэнни Брин, — а тот, кто нанес последний хук!»

Когда тележку с кофе увезли и все мужчины в зеленых термокостюмах и зеленых перчатках ушли обратно в гараж, я начал действовать. Оставив трость в машине, я направился к главному входу. Человек с тростью не мог убедительно сыграть роль, которую я для себя выбрал. Колено немедленно адски разболелось. Я не знал, была ли боль результатом ходьбы без палки — впервые за много месяцев, либо ее спровоцировала самодельная шина из старых эластичных бинтов и деревянной линейки.