Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

…в Москве было пасмурно, но без дождя.

Выйдя из метро, я свернул на бульвар и присел на скамейку возле павильона, где активно торговали хот-догами.

Впрочем, чем только здесь не торговали! Палатки с шаурмой перемежались пивными ларьками, а также барахольщиками, разложившими свои товары прямо на лавках, а то и на земле.

Торговля шла ходко – место было бойкое, историческое. Прямо во всей величине открывался возрожденный храм Христа Спасителя, чуть правее, на противоположной стороне реки, выдвинул челюсти дом на набережной.

…мне стало не по себе. Выходит, Булгаков, поместив в закатный роман этот эпизод, знал о предложении Гендина?

Я поймал себя на мысли, что ничего не понимаю в Булгакове и, что еще хуже, живу без огонька, пишу тускло, по протухшим литературным и нравственным рецептам, которые не имеют никакого отношения не только к судьбе моего героя, но и к моему личному существованию.

Худо.

Я не любил себя в тот момент.

* * *

Юрий Лукич принес чашки, ложки, чайник, сахарницу, вазочку с печеньем, затем одобрил первую сотню страниц романа.

– Задел есть, и, на мой взгляд, неплохой, – заявил наш постаревший доморощенный Воланд и положил на стол сделанную Нателкой распечатку.

После первого же прихлеба, он закурил.

– Рад, что ты обратил внимание на сцену в Александровском саду. Какой отсюда следует вывод?

– Булгаков был в курсе попыток привлечь Елену Сергеевну к сотрудничеству.

– Верно, но кто поведал об этом Булгакову?

– Кроме Елены Сергеевны, больше некому. Разве что Гендин предупредил Михаила Афанасьевича. А может, сам Сталин. Позвонил между делом и по-дружески предупредил – ты там, Михако, язык особо не распускай, а то я за себя не ручаюсь.(6)

– Не юродствуй. Сталин действительно позвонил Булгакову, но по другому поводу. Они говорили о письме, в котором Булгаков просил советское правительство отпустить его за границу.

«…этот звонок стал поворотным пунктом в судьбе Булгакова».

«…Михаил Афанасьевич, вначале обрадованный таким пристальным вниманием Иосифа, спустя несколько месяцев о многом догадался. Без этого звонка Булгаков никогда бы не дорос до того Булгакова, которого мы знаем, но об этом нельзя рассказывать впопыхах. Твоя задача – убедительно связать обстоятельства личной жизни с известными художественными произведениями».

«…Булгаков в этом смысле – редчайшая находка среди писателей. Он практически напрямую, стараясь не сорваться, не согнуться и не уползти, переводил перипетии своей жизни в особым образом организованные художественные тексты, отражающие многомерную поступь единичной судьбы.

Чего и тебе желаю».

«…и не надо бояться отсебятины. Пусть твой взгляд будет субъективен, пусть это будет только одна из версий, но если ты сам проникнешься, если сумеешь увериться в своей правоте, если не сорвешься, не согнешься, не уползешь, – сумеешь убедить читателя. Это будет весомый результат, которого я добиваюсь. Тогда на многое в Булгакове, а также на самого себя, ты сможешь взглянуть проницательно, не отвергая ни худшее, ни лучшее».

Он закурил и долго помалкивал, я же занимался приведением в порядок мыслей и чувств – налаживал, так сказать, взаимодействие лучшего с худшим.

«…к лету двадцать девятого года положение опального драматурга обострилось до предела. Все его пьесы были сняты с репертуара».

«…Не унималась зубодробительная критика, о чем свидетельствует известное письмо Владимира Билль-Белоцерковского Сталину».(7)

«…Мало сказать, что подписанты[66] бескомпромиссно ставили оценку художественного произведения в зависимость от политических пристрастий автора, – они в открытую пытались навязать Сталину свой взгляд на развитие советской драматургии. Их точка зрения полностью смыкалась с «оппозиционными» настроениями в партии. Более того, авторы письма, по существу, настаивали на устранении Булгакова из общественной жизни.

Или, что еще полезнее, вообще из жизни…»

«…после самоубийства Маяковского, когда положение на культурном фронте обострилось до такой степени, что грозило самыми серьезными политическими осложнениями, Сталин не мог пустить избиение Булгакова на самотек».

«…не надеясь на ОГПУ, занимавшего в этом вопросе двусмысленную позицию, Петробыч вынужден был взять инициативу на себя».

«…так он поступал только в исключительных случаях. Сталин всегда предпочитал предоставить своим политическим противникам возможность сделать первый ход. Этим приемом, как и удержанием позиции в центре политического спектра, что позволяло ему формально сохранять беспристрастность в партийных спорах, – он пользовался постоянно».

«…Прежде, чем ответить Билль-Белоцерковскому, Сталин выдержал паузу. Причем в адресаты он выбрал его одного, что очень характеризует манеру Петробыча общаться с оппонентами. В своем ответе Сталин разъяснил, что в области художественного творчества не может быть ни «левых», ни «правых» авторов. Есть авторы «хорошие» и «плохие»…»

«…Конечно, он лукавил, но выбора не было, и ему ничего не оставалось, как лично дать ответ на просьбу Булгакова разрешить выехать за границу.

Он позвонил ему 18 апреля 1930 года…»

Рылеев кратко проинструктировал меня.

– Только не надо ничего изобретать, напускать туман или, ссылаясь на каких-то неизвестных знатоков или, что еще хуже, фантазеров от литературоведения, сочинять всякого рода домыслы. Для нас важна подоплека разговора, а она везде изложена одинаково. Используй запись Елены Сергеевны, так как другие варианты известны опять же с чужих слов. Но, главное, сравни эту запись с той, что хранилась в архивах нашего управления.

* * *

Перегруженный этим ответственным заданием, я отправился домой. По пути решил заглянуть к «могиканам».

Клепков уже собирался уходить и собирал свой знаменитый портфель, но, заметив меня, жестом пригласил войти.

– Что там у нас насчет Булгакова?

Я мимолетно отметил: «у нас…», – и пожал плечами.

Жоржевич водрузил портфель на стол и достал оттуда кипу листов, очень похожую на сделанную Нателой распечатку.

Я уставился на нее как Троцкий на Сталина.

Или наоборот.

Клепков одобрительно кивнул.