Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

– Вы соображаете, что говорите?!

– Очень даже соображаю. Я готов принести вам извинения за бестактность, но другого выхода у нас нет. В том состоянии болезненной опустошенности и удручающей беспросветности, в котором сейчас пребывает Михаил Афанасьевич, только вы можете удержать его от необдуманных поступков.

– У него есть жена!

– К сожалению, доверить такое задание Любови Евгеньевне мы не можем. Мало того, что у нее теперь своя жизнь, Михаил Афанасьевич вряд ли примет ее помощь.

– Вы занятный интриган. В чем моя помощь будет выражаться?

– В заботе, в любви. Если хотите – в желании вернуть радость жизни самому дорогому человеку на свете.

– Не слишком ли высокого мнения обо мне?

– Нет, Елена Сергеевна. Я детально ознакомился с тем, как развивался ваш роман…

– Подглядывали в замочную скважину?

– Ни я, ни мои люди не подглядывали в замочную скважину. В том не было нужды. Всегда найдутся доброжелатели, которые с большой охотой исполнят эту обязанность, особенно в отношении известного человека. Есть также люди, отягощенные множеством грехов, как бы ни забавно звучало это слово в устах правоверного коммуниста, – готовые выложить все, что им известно…

– Даже если и так, ваше предложение гнусно и недостойно не только правоверного коммуниста, но и сотрудника государственного учреждения.

– Полностью согласен с вами. Если вы сейчас попросите меня закончить этот разговор, я встану и уйду, но уйти первым должен я.

– А последствия?..

– Последствия могут оказаться самыми тяжкими.

– И для меня тоже?

– И для вас тоже.

– Вы мне угрожаете?

– Нет, предупреждаю. Поверьте, я до конца откровенен с вами. Я не хочу ничего скрывать. Мое начальство не простит ни мне, ни вам, ни кому-либо еще гибели известного драматурга, в творчестве которого заинтересовано высшее руководство страны.

– Неужели угроза для Булгакова так велика и неотвратима?

– Велика – да. Неотвратима – нет. Вы наша последняя надежда.

– Простите, как вас называть?

– Называйте меня Семен Григорьевич.

– Что-то, Семен Григорьевич, мы не о том говорим. Если вы решили меня завербовать, чтобы я подглядывала, подслушивала, записывала всякие еретические мысли, которые изрекает Михаил Афанасьевич, я никогда не пойду на это. Даже если вы станете угрожать причинить вред мне, моей семье, моим детям. Мой муж – высокопоставленный военный. Он знаком со Сталиным…

– Эти обстоятельства, Елена Сергеевна, нам известны. В самом начале я ответственно предупредил – ни о какой вербовке и речи быть не может! Я не стану – да и не хочу! – требовать от вас поставить подпись или являться на конспиративные встречи. Чем в нашем случае может помочь вербовка?

Ничем!

Я как официальное лицо, как гражданин, как человек, наконец, прошу помочь нам. Согласен, эта просьба несколько необычна и, на первый взгляд, кажется аморальной, но времена меняются, а вам и Михаилу Афанасьевичу надо выжить. Это можно сделать только объединившись. Только этот путь может привести к успеху. Выжить, не потеряв самоуважения, не сорвавшись, не падая, не уползая на брюхе. Это трудная задача…

– Вам известны заветные мысли Михаила Афанасьевича?

– Да, я детально ознакомился с его дневником, поступившим к нам на Лубянку после проведенного в его доме обыска. А также с многочисленными письменными свидетельствами, характеризующими его образ мыслей, его намерения. Нас более всего тревожат его необузданные фантазии. Они не доведут до добра.

– Какие фантазии вы имеете в виду?

– Например, его маниакальное стремление выехать за рубеж.

– Разве советский гражданин не имеет права выехать за рубеж?

– Советский гражданин – да, Булгаков – нет! Это смертельно опасно. Этот поступок грозит ужасными последствиями не только Булгакову, но и государству рабочих и крестьян. Мы не можем на это пойти. Булгаков завалил верховные органы власти письмами с просьбой отпустить его за границу. Помнится, вы как самый близкий ему человек, его, так сказать, доверенное лицо, помогали их печатать и разносить по адресам. Вспомните, сколько было адресов?

– Много.

– Вот видите. Действительно, на переломе двадцатых-тридцатых годов его положение было крайне тяжелым, и мы благодарны вам за ту поддержку, за любовь, которой вы одарили Михаила Афанасьевича в те тяжелые дни. Но с тех пор многое изменилось. Он получил работу в Художественном театре. Там же возобновлены «Турбины»…

– Но запретили «Бег», «Мольера»…

– Но репетируют «Мертвые души»… Что касается «Бега» и «Мольера», запрет – явление временное. Ему уже было сказано об этом. Неофициально. И при всех изменениях к лучшему он по-прежнему рвется за границу. Это просто идефикс!..

– Право на свободный выбор местожительства вы называете idéе fix?

– Не о том речь. Просто в Париже его ждет смерть. И, насколько нам известно, не только в Париже, но и вообще в Европе. Михаил Афанасьевич ловко замаскировал свое участие в Гражданской войне, но, как оказалось, прошлое обязательно напомнит о себе.

Беда в том, что в начале двадцатого года Булгаков служил у белых военврачом в 3-м Терском казачьем полку. Примкнул ли он к белым добровольно или был призван, – неизвестно. Фактов нет, но сейчас, когда Михаил Афанасьевич достойно потрудился на ниве российской словесности, это и неважно. Поверьте, партия всерьез и надолго взяла курс на сотрудничество с интеллигенцией, признающей советскую власть.

– А дело Промпартии?

– У них были реальные связи с белой эмиграцией. Они получали оттуда деньги. Для каких целей они принимали такие крупные суммы?.. Но давайте вернемся к Булгакову. Не он один осознал необходимость крепкой народной власти, пусть даже идейную основу этой власти он не разделяет. Беда в том, что в феврале 1920 года он, по свидетельству одного ответственного товарища – не буду называть его фамилию, – попал в плен к нашим.

– К красным?

– К нашим, ведь ваш муж тоже красный, не так ли?[61]

– Да-а…

– Вернемся к Михаилу Афанасьевичу. В плен он попал на Кавказском фронте в составе большой группы белогвардейцев… Мы их тогда крепко прижали. Офицериков, как водится, в расход, а врачам предложили лечить красноармейцев, заболевших тифом и тем самым сохранить жизнь. Все, кроме Булгакова, отказались, а Михаил Афанасьевич, за что ему низкий поклон, ответил, что он прежде всего врач, а потом офицер.