Смерти нет, я знаю! Правдивая история о том, что нас ждет за последней чертой - Лаура Лейн Джексон

И в этот миг наконец вступил отец Майка. Сначала он проявился робко, опустив голову и пытаясь выдавить извинения.

– Это началось, когда вам было три года, – сказала я Майку. – Отец… отец ударил вас, когда вам было три? Он со стыдом показывает мне, что ударил вас. А вы были такой маленький.

– Если я делал что-то плохое, он гонялся за мной по всей округе, – сказал Майк. – Я забегал домой и прятался в кладовке, а он находил меня там и бил.

– Майк, ваш отец опускает голову, переминается с ноги на ногу и бормочет извинения, – сказала я ему. – Его заставили увидеть, что он наделал, и он просит у вас прощения. Он начал бить вас, когда вам было три, и мне больно это видеть, и я должна сказать вам, что вы не делали ничего плохого. Вы были просто беспомощным невинным ребенком. Все это было у вашего отца в голове. И вам нужно это знать, потому что вы по-прежнему с этим боретесь. Вы были как ребенок, которого держали под водой, пока он едва не захлебнулся. Наконец отец оставил вас, и вы вынырнули, едва в силах дышать, и до сих пор хватаете ртом воздух. Но вы должны знать, что это не ваша вина. Ответственность за случившееся берет на себя ваш отец.

Затем Марио показал мне на линейке времени отметку о событии, имевшем место, когда Майку было девять. Потом еще одну, когда ему было одиннадцать. Было не разобрать, что это за события, но я могла сказать, что они сбили Майка с курса.

– Вы выбрали для себя путь, который не был подлинным, – сказала я ему. – Вместо этого вы последовали модели, навязанной вам отцом. И теперь ваш отец… ваш отец на Той Стороне плачет. Он говорит, то, что он с вами сделал, непростительно, и плачет от стыда. Ему ужасно стыдно и горько от того, что он сделал.

Мне не удавалось толком разглядеть, что произошло с Майком, когда ему было девять и одиннадцать. Отец на этот счет разъяснений не давал – его слишком придавило раскаянье.

Но тут заговорил Майк. Он повел меня в свое детство на Лонг-Айленде. У него была коллекция мягких игрушек, которые он обожал. Маленькая желтая обезьянка с длинным хвостом, плюшевый мишка, всего восемь или девять игрушек.

– Они были моими лучшими друзьями, – сказал Майк. – Когда я рос, в доме не принято было обниматься или целоваться, но моих зверей я мог обнимать и целовать, сколько хотел. На них я мог положиться. Поэтому каждый вечер я собирал их у себя в кровати в кучку, обхватывал руками и так засыпал.

Однажды, когда Майку было девять, он пришел из школы и обнаружил, что игрушки пропали. Он лихорадочно искал их, но они так и не нашлись. Отец выбросил их на помойку.

– Отец сказал, что мягкие игрушки для девчонок, поэтому он их выбросил.

Спустя два года, в одиннадцать лет, Майк обнаружил у соседнего дома большую картонную коробку и затащил в семейный гараж. Он разрезал ее, разложил на полу и превратил в гигантский холст. Каждый день он мчался домой из школы, чтобы поработать над своей картиной. Это был пейзаж с горами, деревьями и ручьями. Это был его шедевр. Работа над картиной позволяла ему чувствовать себя живым. В ней Майк видел отражение собственного прекрасного света. Он видел и понимал свой уникальный дар и истинное «я».

Однажды днем Майк пришел из школы, поднял дверь гаража и увидел, что картины нет. Он спросил у мамы, что случилось.

– Отец ее выбросил, – ответила мать.

Майку не надо было спрашивать, почему. Он уже знал ответ. Он достаточно часто слышал от отца «рисуют только девчонки».

– Я по сей день помню этот шок – как я поднял дверь гаража и не увидел своей картины, – рассказывал мне Майк. – После этого я никогда больше не рисовал. Я полностью задавил художественную сторону своей натуры.

Вместо этого Майк выбрал более практичный путь, приведший его в менеджеры по продажам в компании «Джонсон и Джонсон». Это была хорошая работа, но всего лишь работа. Время от времени, становясь старше, он пробовал рисовать снова, но никогда не занимался этим по-настоящему. Или подумывал написать что-нибудь, а потом бросал. Он просто больше в себя не верил.

Порыв что-то создать – и дары, и способности, составлявшие самое ядро его существа, – спали в Майке десятки лет.

* * *

Однако Вселенной не хочется смотреть, как мы погребаем свои мечты под слоями боли и сомнений. Майк рассказывал мне, как несколько лет назад, пройдя через развод, оказался на сеансе групповой терапии. Туда его затащил друг. Через несколько сеансов терапевт попросил всех участников группы поделиться своими мыслями друг о друге. Все девять сказали Майку, что он странный.

– Я был потрясен. Я не сознавал, что люди видят меня именно так. Я по-прежнему не умел выражать эмоции и обращался с людьми крайне пренебрежительно, отмахиваясь от них или прибегая к грубому тону. По дороге домой в тот вечер я думал: «Ладно, вот кучка чувствительных людей дружно говорит одно и то же. Сдается мне, придется в этом разобраться».

Наверное, это был первый в жизни Майка миг серьезного самоанализа.

После этого жизнь начала меняться. У него никогда не было подруг, но теперь он начал тянуться к женщинам как к друзьям и обнаружил, что с ними может выражать себя так, как раньше казалось невозможно.

– С ними я мог вести такие разговоры, которые никогда бы не смог завести с мужчинами. Тогда-то дверь для меня и распахнулась.

Майка всегда тянуло на запад, в Калифорнию, и наконец он туда отправился. Планировал задержаться совсем ненадолго, но в последнюю минуту передумал и остался писать. Переехал через мост в Саусалито, посмотрел направо и ощутил огромный прилив энергии. Словно место само его позвало.

– Я сказал себе: «Что-то здесь для меня есть», – вспоминал Майк. – Оставалось только идти на зов.

Майк поселился в городке под названием Тибурон. Там он начал работать над романом и сценариями. Впервые во взрослой жизни он воссоединился с артистической стороной своей натуры. Примерно в это же время и состоялся наш с Майком сеанс.

– У вас впереди очень, очень важные годы, – говорила я ему. – Вам предстоит так вырасти. Вы так долго ждали, и ваше время наконец пришло. В вашей жизни произойдет великое исцеление. Сейчас вы переопределяете для себя, что значит быть мужчиной.

Даже теперь Майк, которому хватило храбрости воссоединиться со своей артистической стороной, не был уверен, что поступает правильно.

– Да, я вернулся к тому, чтобы быть художником, – сказал он мне. – Но не так уж я успешен. Поэтому до некоторой степени отец был прав.

– Нет! – воскликнула я. – Дело не в том, чтобы заработать миллион долларов. Суть в том, чтобы пуститься в путешествие. Успех в том, что вы наконец ступили на этот путь. И этот поступок придает вам сил! Вы говорите: «Мой голос важен! Мои чувства важны! Важно, кто я!» Вот она, полная победа.

В эту минуту Та Сторона показала мне изображение деревца-бонсаи, и я поняла, что оно символизировало. Бонсаи – хорошенькие маленькие деревца, которые выращивают в горшках, ограничивая рост. Деревья подрезают и формируют и изгибают согласно замыслу хозяина. Майк был бонсаи.