Мне ли не пожалеть… - Владимир Шаров

Но рядом с этим холмом было нечто еще более интересное. Раза в три его выше стояла самая настоящая мраморная гора – последний остаток когда-то бывшей здесь горной цепи. Мрамор был слегка желтоват, но на солнце гора сверкала так, что все равно смотреть на нее без темных очков было невозможно. Когда же солнце заходило за тучу или при первых признаках сумерек, гора, накопив за день свет, начинала изнутри светиться, и это волшебное зрелище продолжалось до ночи. В этой горе были вырублены ступени, ровные мраморные ступени, ведущие на вершину, где была построена еще одна крепость, как и первая, сохранившаяся, по-видимому, почти без разрушений.

Мраморная гора была высотой метров триста – триста пятьдесят. Это было немного, но в жару, которая, хотя был конец октября, пока не спала, Алексей решился подняться на нее не сразу. Он не спеша ступал по этим мраморным ступеням, то и дело останавливался и подолгу глядел на мир, который открывался ему все дальше и дальше. Наконец, он добрался до ворот, вошел в крепость и тут обомлел: она была совершенно пуста. Внутри был лишь тот же мрамор, что и снаружи, да кое-где из трещин торчали тонкие былинки травы. Как раньше он не мог объяснить экспедиционным рабочим, зачем две крепости были поставлены на расстоянии сотни метров друг от друга, так и сейчас на мраморной горе он сам никак не мог уразуметь, куда все делось, а потом вдруг понял. Ту, первую крепость, люди построили для себя, а в эту во время набега кочевников загоняли и прятали свое главное богатство – скот.

Он провел на вершине этой полной света горы целый день, совсем один в пустой крепости, где и до него никто никогда не жил, и постепенно ему становилось ясно, что ближе к вечеру сюда, к нему, явится нечистая сила и будет искушать его властью над миром, той же властью, что она искушала людей, правивших в нижней крепости.

На закате солнца легкое дуновение ветра предупредило его о том, что падший ангел близко. Он знал, для чего все это, знал, что, выдержав искушение, сможет пойти дальше по дороге Спасителя. Испытание, которое ему предстояло, не было для Алексея трудным, власть никогда его не прельщала, и все же он не стал никого ждать, вышел из крепости и ступенька за ступенькой начал спускаться. Он сделал это потому, что ему, еще когда он поднимался на гору, открылось, что, как бы далеко ни прошел он путем Христа, помочь он сумеет только тем людям, которым хватит места внутри стен мраморной крепости. Он представил себе бесконечные людские стада, поднимающиеся сюда в тщетной надежде на спасение. И не знал, что скажет им.

Последний эпизод случился за день до его отъезда из экспедиции. Прощаясь, он решил обойти вокруг этой мраморной горы и неожиданно обнаружил, что с другой стороны почти к ее подножию подступает бескрайняя гладь воды. То было настоящее чудо, и, чтобы удостовериться, что это не галлюцинация, не наваждение, он даже попробовал ее. Вода была чуть солоноватая. Такими же, как он знал, были воды Тивериадского моря, и он понял, что это Амударьинская вода, которой здесь осенью промывают от соли пахотные земли. Хотя сейчас стоял ноябрь, дни все еще были жаркие и ему нестерпимо захотелось искупаться, окунуться в воду первый раз за три долгих месяца экспедиционной жизни. На берегу суетилось несколько рыбаков, вытаскивая из сетей больших, жирных, медленно бьющихся рыб. Они тут же укладывали их в ящики, а те – в стоящий рядом грузовик.

Алексей разделся, вошел в воду и, скользя в мягкой, разъезжающейся под ногами глине, пошел прочь от берега. Неизвестно зачем, он брел и брел, но нигде, даже в ямах, вода не была ему выше икр. Вконец измучившись, он уже решил повернуть назад, когда вдруг понял, что рыбаки давно прекратили свою работу и все это время стоят, глядят ему в спину. Еще он подумал, что им, наверное, кажется, что он идет по воде, впрочем, они были местные и здешние угодья должны были хорошо знать. Он обернулся и увидел, что прав. Возвращаясь, он пошел по воде прямо туда, где на песке лежали их сети, а они все смотрели и смотрели в его сторону, хотя видеть лица не могли, солнце слепило им глаза. На берег он ступил почти рядом с ними, и они подались к нему, они ждали от него хоть какого-нибудь знака, ждали, что он велит им бросить сети и идти за ним, но сказать рыбакам ему было нечего. Одевшись, он повернул в сторону лагеря и, только уже зайдя за первые камни, услышал, что они заводят мотор.

После неудачи с сыном Бальменовой в стране ни у кого не осталось сомнений, что Господь больше им никого не даст. Он хочет одного – чтобы они сами покаялись во всем, что совершили. Некоторым из хористов (особенно много их было среди тех, кто уверовал в Алексея) Лептагов давно уже был ненавистен, и они сразу после отъезда Алексея с Югорским ушли из хора. Они знали, что Лептагов послан к ним Богом, но не могли простить ему, что сам он не сделал ни шагу, чтобы умолить Господа помиловать их. Теперь и они вернулись.

Это возвращение началось в последних числах декабря 1938 года, а двадцать восьмого февраля следующего, накануне Великого прощенного четверга на ночном заседании ЦК впервые были наконец приведены цифры, касающиеся сельского хозяйства страны. Сколько раскулачено, сколько крестьян изгнано из родных мест и разорено, сколько погибло от голода, холода, болезней, сколько расстреляно или сейчас сидит по тюрьмам и лагерям.

Когда цифры были названы, присутствующим и без обсуждения сделалось ясно, что Сталин больше руководить страной права не имеет. На том же заседании по предложению некоего Рудновского – рядового эксперта наркомата сельского хозяйства – был принят целый ряд решений: о роспуске колхозов; об амнистии и реабилитации всех, так или иначе пострадавших от коллективизации; о полной за счет государства компенсации им потерянного имущества; о возвращении их, также за счет государства, к местам прежней оседлости. Главное же, Рудновский потребовал немедленного покаяния партии перед народом, и это требование тоже было поддержано.

Генсек Сталин был снят с должности главы партии, отставлен он был и от прочих партийных и государственных постов. Тем не менее для страны это должно было оставаться тайной еще почти месяц, потому что никто тогда не мог поручиться, что данное решение будет правильно понято народом.

В итоге снова, как часто бывает, восторжествовала несправедливость: Сталину дано было возглавить одно из самых трогательных событий, имевших место быть между народом и властью не только в России, но, может быть, и в мире. Кто знает, за какие заслуги ему все это было дано. Ему, который вершил ошибку за ошибкой, преступление за преступлением, который был так недальновиден, всегда так недальновиден. Того же, кто предложил покаяться, я имею в виду Рудновского, кто чудом сумел вселенское зло превратить в такое же вселенское добро, через пару лет никто уже и не вспомнит.

До конца своих дней я буду спрашивать и спрашивать себя, почему именно Сталину назначено было получить всю ту любовь, которая может быть в народе: и любовь, и благодарность, и нежность, и ласку. Все это он познал, все это имел, и, умирая (он умер меньше чем через год, второго ноября 1939 года), мог сказать: в моей жизни это было. Многие ли еще могут сказать такое?

Как же это произошло? Как, кем, почему допущено? Увы, все было просто. Без какого-либо нажима ЦК неожиданно принял решение, в соответствии с которым покаяние партии должен был возглавить именно Сталин, признанный ее вождь, и только когда это покаяние будет принято народом и партия будет им прощена, тогда вступит в силу резолюция о его отставке. Вот и получилось, что в глазах народа покаяние партии стало, и теперь уже навсегда останется, покаянием Сталина.