Финальный аккорд - Кевин Алан Милн

Это был Стюарт, который тыкался головой в раздвижную занавеску у двери.

– Официальное время посещений пока не наступило, но мне сказали, что я могу зайти немного раньше, так как ты уже здесь.

– Да, кажется, они делают довольно много исключений из правил, – пробормотал я, думая о ночном визите дедушки. – Ты один?

– Да. Только я. Я подумал, что ты не готов к приходу Хоуп. Но я хотел увидеть свою маленькую сестренку. Ты уверен, что не против?

– Заходи, Стю.

Медсестра вежливо улыбнулась.

– Оставляю вас в покое. Я закончила.

Стюарт занял ее место рядом с кроватью. Он молча стоял в течение нескольких минут, внимательно все осматривая – аппаратуру, порезы, бинты, синяки, все. Наконец, не глядя на меня, он сказал:

– Действительно плохо, не так ли?

– Да, – мрачно ответил я. – Плохо.

– Я нечаянно подслушал, что ты говорил медсестре, когда я еще не вошел, что ты не понимаешь, почему такие вещи, как эти, должны происходить.

– И что?

– Ты когда-нибудь смотрел «Вавилон-5»?

– Что?

– Шоу. Научно-фантастическое.

– Никогда не слышал о нем.

– Хм, странно. Все мои друзья любят его. Ты серьезно никогда даже не слышал про него?

– Нет, Стю. А в чем дело?

Он помял нос, чтобы пристроить очки.

– Ну, это такое шоу, которое происходит на космической станции, и некоторые из его сюжетных линий разворачиваются за пределами нашего мира.

Он замолчал, произнеся эту, вероятно, непреднамеренно сказанную двусмысленную фразу.

– Ну как бы то ни было, моя самая любимая цитата из «Вавилона-5» вот эта: «Раньше я думал, как это ужасно, что жизнь такая несправедливая штука. А потом я подумал, разве не было бы гораздо хуже, если бы жизнь была справедливой, и все ужасные вещи, которые случаются с нами, происходили бы потому, что мы на самом деле заслуживаем их? Поэтому сейчас меня чрезвычайно ободряет всеобщая враждебность и несправедливость вселенной».

Он снова сделал паузу.

– Заставляет задуматься, да?

Честно говоря, я не был уверен, была ли эта цитата направлена на то, чтобы улучшить или ухудшить мое настроение в нынешних обстоятельствах, но она действительно заставила меня задуматься. Стюарт пробыл еще полчаса. В основном мы только сидели и смотрели на Анну. Почти ни о чем не разговаривали, хотя время от времени Стюарт делал замечания такого рода, как: «Дружище, она действительно подключена ко всяким надежным причиндалам и прибамбасам» или «Поразительно, какими они обладают технологиями, просто поразительно». Может быть, таким образом Стю пытался меня разговорить, но я не поддался. В конце концов он объявил, что собирается уходить, так как пора проведать родственников.

– Дай мне знать, если тебе что-то потребуется, хорошо, Итан? – Единственное, что мне было нужно, это вернуть жену, но я сказал ему, что позвоню, если что-то придет на ум.

Весь остальной день я то спал, то бодрствовал. Главным образом бодрствовал. Медсестры приходили и уходили. Также появились несколько врачей. Я не пытался отслеживать, кем они были, они все просто слились в одно. Большинство из них делали вид, что не замечают меня. Я объяснял это тем, что никто из них не хотел быть тем, кто вынужден был бы мне сказать, что Анна не подает никаких признаков улучшения. Когда я не спал, то просто сидел и смотрел на жену при тусклом освещении палаты. Смотрел, как она дышит. Смотрел, как она… ничего не делает. Во второй половине дня позвонили и дедушка, и Октавий, чтобы узнать, как идут дела. Один раз позвонила тетя Джо. Она хотела узнать, получил ли я цветы, которые она послала. Я получил, как и аналогичные букеты от половины родственников с обеих сторон нашей семьи.

– Они красивые? – спросила она.

– Конечно, – ответил я равнодушно. Ну да, может быть, они и красивые. Но я продолжал думать о том, что у всех роз в вазах были подрезанные стебли. На них было приятно смотреть, но на самом деле они были мертвые. Это был лишь вопрос времени, когда они увянут и их выбросят. Похожая ситуация была и с Анной. Позже вечером позвонил Стюарт и дал трубку Хоуп.

– У тебя все хорошо, дорогая?

– Да. Как мама?

– Она… ей становится лучше.

– Можно мне с ней повидаться?

– К сожалению, тыковка, не сегодня. Мама нуждается в отдыхе.

Была долгая пауза.

– Можно мне с ней поговорить?

– Хоуп… твоя мама… ну, на самом деле она не может сейчас разговаривать. Но она передает, что любит тебя. Поняла? – Опять тишина, затем тихо:

– Поняла, папа. Скажи ей, что я ее тоже люблю.

– Обязательно передам.

Я ненавидел себя за то, что расплакался. Я быстро смахнул слезы.

– Тебе весело с кузенами?

Ей было весело.

– А как с тетей и дядей?

– Да. Они прикольные. Они мне очень нравятся.

Она продолжала рассказывать о своем дне рождения и как дядя Стюарт удивил ее совершенно новым велосипедом.

– Можно я тебе покажу его завтра?

– Посмотрим. Но, наверное, нет. Это зависит от того, как будет чувствовать себя твоя мама.

На мгновение мне показалось, что она не расслышала меня. Тогда она сказала:

– Папа? Мама ведь поправится… правда?

Я смотрел на трубки, которые торчали изо рта и носа Анны, и наблюдал, как вентилятор нагнетает воздух с тихим шипением. Снова вытерев глаза, я сказал:

– Да, конечно. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Повесив трубку, я задумался о том, что мне до этого сообщил Стюарт. Что, если все несчастья действительно случаются с нами потому, что мы заслуживаем их? И если это так, то какие несчастья выпадут на мою долю за то, что я сейчас обманываю свою дочь?

Следующие несколько дней были приблизительно такими же унылыми, как только можно себе вообразить. Я продолжал отсиживаться в больнице, надеясь на любой намек на то, что Анне становится лучше, но каждый раз, когда приходил врач, чтобы осмотреть ее, были все те же плохие новости. Но в большем объеме. Каждый раз, когда я слышал «баллы по шкале Глазго», мне хотелось заткнуть уши, потому что показания Анны все еще были ниже некуда. Люди, которые действительно беспокоились о том, что происходит с ней, звонили, по крайней мере, не реже одного раза в день – Октавий, дедушка Брайт и, конечно, Хоуп. Каждый раз, когда я разговаривал с дочерью, она задавала мне два вопроса: «Маме лучше сейчас?» и «Можно мне ее увидеть?». По ее голосу мне было понятно, что ответы типа «пока нет» и «извини, нет» уже переставали действовать.

Доктор Найт, заведующий отделением интенсивной терапии, приходил каждый день в конце своего дежурства, чтобы сообщить самые последние официальные данные о состоянии Анны. Правда, он редко мог сказать мне что-то, о чем я не мог догадаться сам, просто взглянув на нее. Доктора Шефер и Гудинг также заскакивали днем на минутку, чтобы оценить, насколько хорошо заживают ее кости и внутренние органы, а доктор Расмуссен появлялся перед обедом, чтобы проверить, как улучшается ее неврологическое состояние. И все же лицо, которое я видел чаще всего, было всегда лицом Рега Уилсона, который заглядывал в палату, по крайней мере, раза три за день, чтобы посмотреть, как я держусь. В конце недели Рег принес знакомый желтый бланк.