Слуги меча - Энн Леки

— Но мы так отрезаны, — начал кто-то.

Гражданин Пайэт сказала:

— У нас все нормально. Даже если бы мы оказались отрезанными от планеты, — (и кто-то пробормотал: «Боже упаси»), — у нас тут будет нормально. Мы можем себя прокормить, как бы то ни было.

— А если нет, — сказал кто-то другой, — мы сможем выращивать скел в озере в Садах.

Кто-то третий рассмеялся.

— Тогда с того садовода слетит вся спесь! Тебе следует за этим проследить, Пайэт.

Тайзэрвэт кое-чему научилась у своих Бо. Ее лицо осталось впечатляюще невозмутимым, а голос прозвучал ровно:

— А что это за садовод?

— Как ее имя — Баснаэйд? — сказала смеявшаяся особа. — Да она на самом деле ничтожество. Но вы знаете, приезжала Оэр из Дворца Омо и предлагала ей стать клиентом, а она отказалась — у нее и семьи-то нет на самом-то деле, и посмотреть там не на что, но тем не менее она оказалась слишком хороша для Оэр!

Пайэт сидела с одной стороны от Тайзэрвэт, а по другую сторону от нее сидела особа, которая, как сообщил мне корабль, приходилась родственницей Скаайат Оэр, хотя сама она — не Оэр. Ее пригласила Тайзэрвэт, обычно она не входила в эту группу.

— Скаайат не обиделась, — сообщила эта родственница с улыбкой, почти нейтральным тоном.

— Да, конечно. Но ведь это неправильно — отказываться от такого предложения. Это просто говорит о том, что за штучка эта садовод.

— Разумеется, — согласилась родственница Скаайат.

— Но в своем деле она хороша, — заявила Пайэт с внезапным напором, словно последние несколько минут собиралась с духом сказать это. — Ей есть чем гордиться.

Воцарилась неловкая тишина. Затем особа, которая подняла эту тему, сказала:

— Жаль, что здесь нет Раугхд. Не понимаю, зачем она тоже отправилась вниз. Мы всегда так ухохатываемся, когда Раугхд здесь.

— Но не тот, над кем смеются, — сказала родственница Скаайат.

— Конечно нет, — ответила сторонница Раугхд. — В противном случае мы над ними и не смеялись бы. Тайзэрвэт, тебе стоит посмотреть, как Раугхд изображает капитана Хетнис. Такая умора.

На Атхоеке, в доме, Сирикс поднялась со своего места и ушла наверх. Я переключила внимание на Пять, заметила, что она потеет в своей форме и ей наскучило наблюдать за мной и капитаном Хетнис. Думает о еде на буфете, запах которой чувствует со своего места. Мне самой нужно отправиться наверх, сделать вид, что хочу вздремнуть, чтобы дать возможность Пять передохнуть, чтобы она и «Меч Атагариса» смогли перекусить. Капитан Хетнис, которая понятия не имела о том, что ее сейчас вспоминали наверху, вышла и присела на террасе — теперь, когда Сирикс благополучно удалилась.

Одна из служанок подошла к Кадр Пять. Постояла минуту, обдумывая, как я подозревала, как обратиться, и остановилась в конце концов на «будьте любезны».

— Да, гражданин, — сказала Пять служанке, ровно и невыразительно.

— Это пришло сегодня утром, — сообщила служанка. Она протянула маленькую посылку, завернутую в бархатистую на вид фиолетовую ткань. — Очень просили передать прямо в руки капитану флота. — Она не объяснила, почему вместо этого она передает это Калр Пять.

— Благодарю, гражданин, — сказала Пять и взяла посылку. — Кто ее послал?

— Посыльный не сказал.

Но я подумала, что она знает или предполагает, кто это.

Пять развернула ткань, и в ней оказалась простая коробка из тонкого бледного дерева. Внутри — нечто похожее на треугольный кусок толстого тяжелого хлеба, довольно черствого, брошка — двухсантиметровый серебряный диск, подвешенный на ожерелье из синих и зеленых стеклянных бусин, и под всем этим — маленькая карточка с убористо напечатанными буквами, которые я приняла за текст на лиосте — языке, на котором по-прежнему говорили столь многие самиренды. Быстрый запрос базе Атхоек подтвердил мою догадку, и база перевела мне кое-что из текста на карточке.

Пять опустила крышку коробки.

— Благодарю, гражданин.

Я встала и, не говоря ни слова, подошла к Пять, взяла коробку и ткань, в которую она была обернута, и поднялась по лестнице, а затем прошла по узкому коридору к комнате Сирикс. Постучала в дверь. Сказала, когда Сирикс открыла ее:

— Гражданин, я полагаю, что это на самом деле для вас, — и протянула коробку со сложенной под ней фиолетовой тканью.

Она посмотрела на меня с сомнением.

— Здесь нет никого, капитан флота, кто мог бы послать мне что-нибудь. Вы, должно быть, ошибаетесь.

— Это, безусловно, предназначено не мне, — сказала я, все так же протягивая коробку. — Гражданин, — укоризненно повторила я, когда она так и не пошевелилась, чтобы взять ее.

Калр Восемь подошла, чтобы взять у меня коробку, но Сирикс отрицательно махнула рукой.

— Не может быть, чтобы это было мне, — настаивала она.

Свободной рукой я сняла крышку с коробки — чтобы она увидела, что там внутри. Внезапно она застыла и, кажется, даже перестала дышать.

— Мне жаль узнать о вашей утрате, гражданин, — сказала я. Брошь — памятная, фамилия усопшего — Одела. На карточке — сведения о жизни и похоронах усопшего. Цель, с которой туда положили хлеб, или его значение мне неизвестны, но ясно, что это что-то значило для того, кто его послал. Что-то определенно значило для Сирикс. Хотя я не поняла, что она чувствует — горе или физическую боль от ярости, которую не в состоянии выразить.

— Вы говорили, что у вас нет семьи, гражданин, — продолжила я после нескольких неловких мгновений молчания. — Несомненно, кто-то из Одела думает о вас. — Они могли прослышать, что Сирикс здесь со мной.

— У нее нет права, — заявила Сирикс. Внешне спокойная, бесстрастная, но я знала, что это для нее необходимость, вопрос выживания. — Ни у кого из них. Они не могут совместить несовместимое, не могут просто вернуть это назад. — Она сделала вдох; казалось, вот-вот заговорит, но вместо этого сделала еще один вдох. — Отошлите это обратно, — сказала она. — Это не мое, не может быть моим. Исходя из их действий.

— Если вы хотите именно этого, гражданин, то я так и сделаю. — Я вернула крышку на место, развернула сиреневую ткань и обернула ее вокруг закрытой коробки.

— Да, — произнесла Сирикс, в ее голосе сквозила горечь, — никаких увещеваний быть благодарной, помнить, что они, в конце концов, моя с… — Ее голос сорвался, она сделала слишком большое усилие над собой. Это кое-что говорило о ее обычном самоконтроле — то, что она не захлопнула передо мной дверь, чтобы страдать без посторонних глаз. Или, возможно, это говорило о том, что она понимала: Восемь — все еще в комнате и она не останется в одиночестве и без присмотра, что бы ни делала.

— Я могу заняться увещеваниями, если вам этого хочется, гражданин, но это было бы неискренним. — Я поклонилась. — Если вам что-нибудь понадобится, просите, не стесняясь. Я к вашим услугам.