Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

– Если бы ты приехала немного раньше, – сказал отец, – то застала бы много народа; можно было бы устроить бал или что-нибудь. Теперь, после ярмарки, не встретишь и собаки.

Мы зашли в магазин заказать полотно для картины; в этом магазине собираются все полтавские франты, но мы не встретили там никого.

В городском саду – то же самое.

Отец неизвестно почему никого мне не представляет; может быть, он боится слишком сильной критики?

Во время обеда приехал М.

Шесть лет тому назад, в Одессе, maman часто виделась с m-me М., и сын ее, Гриц, каждый день приходил играть с Полем и со мной, ухаживал за мной, приносил мне конфеты, цветы, фрукты. Над нами смеялись, и Гриц говорил, что он не женится ни на ком, кроме меня; на это один господин всякий раз отвечал: «О, о! Какой мальчик! Он хочет, чтобы у него была жена министр!» М. провожала нас на пароход, который должен был отвезти нас в Вену. Я была большая кокетка, хотя еще ребенок, я позабыла свой гребень, и Гриц дал мне свой, а в минуту расставания мы поцеловались с разрешения родителей. Далеки эти счастливые дни детства!

– Знаете, прелестная кузина, Гриц глуповат и глуховат, – сказал Мишель Э., пока М. поднимался по лестнице ресторана.

– Я его знаю хорошо, он не глупее нас с вами, а глух он немного после болезни и особенно потому, что кладет ваты в уши, боясь простудиться.

Несколько человек вошли и пожимали руку отцу, сгорая нетерпением быть представленными дочери, приехавшей из-за границы, но отец не исполнил их желания, сделав презрительную гримасу. Я боялась, что и с Грицем будет то же самое.

– Мари, позволь представить тебе Григория Львовича М., – сказал он мне.

– Мы уже давно знакомы, – отвечала я, грациозно протягивая руку другу моего детства.

Он совсем не переменился: тот же прекрасный цвет лица, тот же тусклый взгляд, тот же маленький, слегка презрительный рот, крошечные усики. Отлично одет и прекрасные манеры.

Мы смотрели друг на друга с любопытством, причем Мишель саркастически улыбался. Папа подмигивал, как всегда.

Я совсем не была голодна. Пора было ехать в театр, который находился в саду, как и ресторан.

Я предложила сначала погулять. Примерный отец бросился между мной и Грицем, и, когда пора было идти в театр, он с живостью предложил мне руку. Вот настоящий отец – честное слово, как в книжках.

У нас огромная ложа первого яруса, обтянутая красным сукном, против губернаторской.

Князь привез букет – он целый день делает мне признания и получает в ответ: «Уйдите, пожалуйста!» или «Вы олицетворение фатовства, кузен!»

Народу немного, и пьеса незначительная. Но в нашей ложе было много интересного.

Паша странный человек. Искренний и откровенный до ребячества, он все принимает за чистую монету и говорит все, что думает, с такой простотой, что я готова подозревать, что под этим добродушием скрывается дух сарказма.

Иногда он молчит десять минут, и если заговорить с ним, он как будто пробуждается от сна. Если улыбнуться на его комплимент и сказать: «Как вы любезны!», он обижается и уходит, бормоча: «Я совсем не любезен, я говорю это потому, что думаю».

Я села впереди, чтобы польстить самолюбию отца.

– Вот, – говорил он, – вот я теперь в роли отца. Это даже забавно. Ведь я еще молодой человек!

– А, папа, так вот ваша слабость! Хотите быть моим старшим братом, и я буду называть вас Константином? Хорошо?

– Отлично!

Нам очень хотелось поговорить наедине с М., но Поль, Э. или папа мешали нам. Наконец я села в угол, составляющий отдельную маленькую ложу, обращенную на сцену, откуда видны приготовления актеров. Мишель, конечно, последовал за мной, но я послала его за стаканом воды, и Гриц сел рядом со мной.

– Я с нетерпением ждал вас, – сказал он, рассматривая меня с любопытством. – Вы совсем не переменились.

– О! Это меня огорчает, я была некрасива в десять лет.

– Нет, не то, но вы все та же.

– Гм…

– Я вижу, что означал этот стакан воды, – сказал князь, подавая мне стакан, – я вижу!

– Смотрите, вы прольете мне на платье, если будете так наклоняться.

– Вы не добры, вы моя кузина, и говорите все с ним.

– Он мне друг детства, а вы для меня только мимолетный франт. Мы принялись вспоминать всякие мелочи.

– Мы были оба детьми, и как все это остается в памяти, когда были детьми… Вместе, не правда ли?

– Да.

М. умом старик. Как странно слышать, когда этот свежий, розовый молодой человек говорит о предметах серьезных и полезных! Он спросил, хорошая ли у меня горничная, потом заметил:

– Это хорошо, что вы много учились: когда у вас будут дети…

– Вот идея!

– Что же, разве я не прав?

– Да, вы правы.

– Вот твой дядя Александр, – сказал мне отец.

– Где?

– Вон, напротив.

Он в самом деле был тут, с женой. Дядя Александр пришел к нам, но в следующий антракт отец отослал его к тете Наде. Эта милая женщина рада мне, я радуюсь также.

В один из антрактов я пошла в сад с Полем; отец побежал за мной и повел меня под руку.

– Видишь, – сказал он мне, – как я любезен с твоими родственниками. Это доказывает мое умение жить.

– Прекрасно, папа, кто хочет быть со мной в хороших отношениях, должен исполнять мои желания и служить мне.

– Ну, нет!

– Да! Как вам угодно! Но признайтесь, что вам приятно иметь такую дочь, как я: хорошенькую, хорошо сложенную, хорошо одевающуюся, умную, образованную… Признайтесь.

– Признаюсь, это правда.

– И это несмотря на то, что вы молоды и все удивлены видеть у вас таких больших детей?

– Да, я еще очень молод.

– Папа, давайте ужинать в саду!

– Это не принято.

– Но с отцом, с предводителем дворянства, которого здесь все знают, который стоит во главе полтавской золотой молодежи!

– Но нас ждут лошади.

– Я хотела просить вас, чтобы вы отослали их; мы вернемся на извозчике.

– Ты – на извозчике? Никогда! А ужинать не принято.

– Папа, когда я снисхожу до того, чтобы находить что-нибудь приличным, странно, что со мной не соглашаются.

– Ну, хорошо, мы будем ужинать, но только для твоего удовольствия. Мне все это наскучило.

Мы ужинали в отдельной зале, которую потребовали из уважения ко мне. Башкирцевы отец и сын, дядя Александр с женой, Паша, Э., М. и я. Последний постоянно накидывал мне на плечи мой плащ, уверяя, что иначе я простужусь.