Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Одними из первых в коллекцию вошли работы творческого содружества под названием «КОБРА» — в сущности, никаких кобр на картинах их не было, ибо это слово служило акронимом городов, в которых члены содружества родились: Копенгаген, Брюссель, Амстердам.

В коллекцию также вошел Юсуф Тюльпаров, адски талантливый адыгеец, вырвавшийся из советских застенков и проживающий в США.

Этот самобытный самоучка, нюхнув небезызвестное порошковое вещество, вдохновлялся одолженными у студентов анатомическими атласами, срисовывая с них схематические разветвления жил, мышц и вен, и превращая эти утилитарные изображения в мясистые, масляные абстракционистские пятна.

Едва Свет Любви узнал, что Тюльпарову осталось жить не более месяца и он находится в таком невменяемом состоянии, что всем заправляет его не менее параноидальный папаша в перхотной папахе, как он примчался из Ирана в американский городок под округлым названием «Западный Апельсин» и сразу направился в тюльпаровский лофт, где вместе с офортами и картинами скупил все, что там находилось, начиная с залитых кофе и липких, обгрызенных приглашений на выставки и кончая уже упомянутыми атласами, альбомами Пикассо и Дебюффе, а также фолиантом с классификацией и рисунками змей, перемежавшихся красочными, краткими очерками об очарованных ими ученых.

Как объяснил мне Свет Любви, Тюльпаров в Америке подсел на иглу, и у него стоило покупать только раннюю живопись, ибо последние работы представляли из себя невразумительный нарколептический лепет.

Также он рассказал, что Тюльпаров, засыпав в нос порошок, каждый день, после обеда, включал обогреватель на полную мощь и плюхался в обложенную пуховыми подушками постель с «Энциклопедией змей» на коленях, и в конце концов настолько поднаторел в анатомии этих дьявольских тварей, что научился — как заправский торговец — переправлять наркотики из Колумбии в США, используя желудок боа-констриктора.

Я удивилась: как констриктор может перевозить кокаин?

Оказалось, что Тюльпаров насыпал кокаиновый порошок в кондомы и запихал их в констриктора, а самого констриктора преспокойно перевез через границу в обыкновенной металлической клетке, и никто его не поймал.

— Но может быть, он все же вдохновлялся этим фолиантом со змеями? — пытаясь спасти рептилиями репутацию Мастера, спросила я, и любовник ответил, что тут может быть все, что угодно, поскольку художник умер от передоза, а змеи не говорят.

Картины Тюльпарова и поныне висят в тегеранском музее, а мне достались обгрызенные приглашения, один потрепанный, распадающийся на страницы и устрашающие трахеи и пищевые неаппетитные тракты, анатомический атлас, а также «Энциклопедия змей», своеобразный гумус, из которого проросло то ли художническое вдохновение, то ли жажда наживы, и я заглядываюсь на гадюк с их смертельными жалами, читаю очередной очерк про гигантов герпетологии с их гибельной, негибкой судьбой, и размышляю про свою жизнь.

* * *

Меррем Блазиус (1761–1824) мечтал посвятить себя Богу и теологии, но знакомый зоолог сбил его с панталыку, и он принялся изучать змей.

Несмотря на врожденный дар к изучению живых организмов, любое связанное с герпетологией предприятие Блазиуса, не успев начаться, подходило к концу.

Сначала публика пренебрежительно отнеслась к его «излишне научной» классификации видов; затем во время Французской Революции взбунтовались рабочие типографии и пустили под нож весь тираж его монографии про рептилий и птиц.

Бедный Блазиус, понадеявшись на вырученные с продаж монографии деньги, в один мизерный миг обанкротился и вынужден был переквалифицироваться в (перелицевать себя на) профессора экономики.

В его груди пылала страсть к зоологии, но все свободные часы съедали лекции по финансам, которые он был обязан читать в университете студентам. Позже ему с грехом пополам удалось основать зоологический институт, но он начал сильно болеть.

Его болезнь сожрала не только его здоровье и силы на занятия змеями, но и все его сбережения, и он умер полностью разорившись: больной, обессиленный человек с горячей страстью к холодным рептилиям, которые так и не смогли ему ничем отплатить.

Зеркало номер 3

Золотые горшки

Несмотря на то, что в конце мой любовник будет напоминать раздробленного невзгодами Меррема Блазиуса (разочарование, разорение и надломившая стебель жизни болезнь), в семидесятых годах статус и состояние его поднимались, а вектор судьбы по-прежнему указывал в сторону виктори.

Привыкший роскошествовать шах предоставил ему свободу в обращенье с деньгами, и мой любовник, приходя в восторг не только от искусства как такового, но и от пришпиленных к нему (как этикетки с шальными ценами к рамам картин) нарядных женщин и нарочитого блеска, принялся спускать сумасшедшие суммы на вечеринки, привозя на чартерных рейсах в чопорный Тегеран из аморальной Америки и скандальные произведения, и провокативных людей: богему, болтающихся по свету богатых бездельников и барыг, болтунов, Бог знает кого.

Поговаривают, что с ведома «Света Любви» (так моего любовника в шутку звали друзья) в тегеранском Музее Искусств оборудовали тайное помещение, своеобразную «темную комнату», в которой привилегированные посетители, приближенные к устроителям выставки, могли предаваться разнообразным грехам.

Один мемуарист позже сравнил ее со свальной «Студией 54», модным клубом в Нью-Йорке, где дощатая, щелястая пазуха стен ломилась от спрятанных там потных, как державшие их похотливые руки, дензнаков, оберток от презервативов и резервов наркотиков.

В этом помещении женские стоны, жажда взаимности и выделения эндокринных желез сплетались как оставляющие слизистый след змеи в запущенном, захламленном серпентарии, и посему невозможно узнать, чье жало впрыснуло яд в моего любимого перса.

Смерть входила в посетителей потаенного помещения в самый момент их тесного телесного счастья, в мокрый миг узкой услады, и получалось, что высшее наслаждение несло с собой и высшую кару — или, можно сказать, высшую меру, наказанье в застенках у немощного, противящегося напасти тела — и об этой подрывающей здоровье и веру в высшую справедливость болезни зараженные узнавали не сразу, — порой через несколько лет.

Подобные ситуации, когда именно то, что больше всего было приятно, вдруг становилось проклятием (любовь, преподнесшая ВИЧ; глава предприятия, беспричинно приревновавший обожаемую жену к подчиненному и потерявший здравый смысл вместе с супругой; хобби, ставшее хомутом при попытке превратить простые способности в прочный талант) совсем нередки.

Именно это произошло с моим персом, когда озолотившая его экспозиция, вписавшая его имя в иммортальные анналы современного арта, впоследствии вынудила его навеки покинуть материальный Олимп.

……………………………………………………………………………………

Я имею в виду выламывающуюся из общего ряда выставку «Золотые горшки», на которую были приглашены — посредством посланных по почте позолоченных картонных кружков в виде монет — все сливки тегеранского общества, и которая представляла собой тысячу сосудов из глины.