Неон, она и не он - Александр Солин

– Что, что, что?! Ревновали? К моим прошлым мужчинам? И поэтому не хотели со мной говорить? Вот это действительно смешно! Нет, вы только подумайте – он меня ревновал!

– Да, да, не смейтесь! Вы не поверите – это было ужасно! Такие страдания приключились со мной впервые в жизни! Я сам не понимал, что со мной происходит, вернее, я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать!

– Вы, Дима, странный человек, – сказала она, когда они снова тронулись в путь. – Ну, как можно ревновать к тому, чего уже нет? Ведь я же не ревную вас к вашим женщинам! А ведь у вас их было больше чем две, не так ли? – продолжала она язвительно.

Он промолчал.

– В следующий раз, когда вы захотите меня ревновать, посоветуйтесь сначала со мной. Хорошо?

– Хорошо… – кивнул он.

– Пометьте это себе на тот случай, если снова захотите испортить мне настроение! Хорошо?

– Хорошо… – снова кивнул он.

– Я вас прощаю, – внушительно и важно произнесла она.

Ничего серьезного в тот вечер больше не случилось. Они много говорили, поочередно вспоминая самые невинные истории, в которых не было ее мужчин и его женщин, и где буянило солнце, молодел сосновый лес, возбуждались невидимые птицы, кудрявился травяной покров, струили дурман потайные железы цветов и теряли счет годам кукушки. Где на речных берегах их ждал горячий песок, прохладная радость упругой влажной кожи, бурные, рождавшие жалость судороги серебристого рыбьего отчаяния, бормотание смолистого лешего, странные пугающие желания, уха со звездами, гитара, языческий танец огня, смешные и грустные песни. Где озаренные растущей вверх рыжей бородой костра сидели они под звездным небом, ощущая спиной темноту и прислушиваясь к писку комариных бормашин. Благословенные дни, когда можно было безнаказанно смеяться над несовершенством мира, не заботясь о том, что когда-нибудь мир обнаружит твое собственное несовершенство, превратив кожу и душу в пергамент оскорбительных надписей! Незабвенные часы, опаляемые солнцем, остужаемые водой, обласканные песком, и унесенные розой ветров вместе с пылью и запахом полыни на все четыре стороны!

В числе прочего они поведали друг другу истории их первой любви, вспоминая об этом безобидном теперь событии, как о кори или прививке от оспы. Она увлеклась и порой перебивала его, вспоминая что-то забавное, что пришло ей на память от его случайных слов. Он молниеносно отдавал ей инициативу, а она все более охотно следовала за его сюжетами и мыслями, с удовольствием сопровождая их непринужденной улыбкой и негромким смехом. Дело дошло до блеска в глазах, до помолодевших лиц, до повышенной сердечной радиации. Он увидел ее, наконец, лучистой и беспечной и пропал окончательно. Она же, глядя на его гладкие чистые руки, сравнивала их с руками предыдущего любовника, у которого черный мох выбивался из-под белых манжет и по коротким толстым пальцам доползал до ногтей. Они выпили по две чашки кофе, съели по два пирожных и довольные друг другом, вернулись к ее машине.

– Надеюсь, вы не курите тайком от меня! – улыбнулась она, протягивая ему на прощание руку.

– Ну, что вы, Наташенька! Я был бы последний слабак, если бы позволил такое!

– Надеюсь, надеюсь! До свидания, Дима, я вам позвоню, – снисходительно распрощалась она.

Именно с этого их вечера берет начало та волнующая и розовая пора неуклонного сближения и нежной надежды, что вспоминается любовниками позже с особым чувством.

В это время кроме всего прочего произошли еще два события.

Через три недели после их знакомства у нее состоялся разговор с Феноменко.

– Вижу, ты меня упорно избегаешь, – сказал он, заманив в ее кабинет и усадив в кресло.

– То есть, как?! Мы же видимся практически каждые полчаса! – слукавила она, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! – сложив перед собой мохнатые руки, пристально глядел он на нее.

Она ощутила тягостное волнение и, помолчав, ответила:

– Да, понимаю.

– И что?

– А ничего! – ринулась она в атаку. – Ничего! Хватит с меня! Я долго входила в твое положение, и мне надоело ждать!

– И что дальше? – вздернув брови, направил он на нее немигающий, округлившийся взгляд.

– А то, что я познакомилась с приличным мужчиной!

– Что, что, что?! – ошарашено уставился он на нее. Она же, сказав главное слово, внезапно успокоилась. Определенно растерявшись, он продолжил: – То-то я смотрю, с чего это у нас Наташа такая смелая стала! И ты что – уже успела с ним переспать?

– А хоть бы и так! Я у тебя разрешения спрашивать не обязана!

Феноменко набычился, подался к ней, утопил голову в плечах и произнес шипящим змеиным посвистом:

– Ты хоть представляешь, что из этого следует?

– Представляю! Из этого следует, что я должна убираться отсюда ко всем чертям!

– Это само собой! А вот то, что ни один серьезный клиент к тебе после этого не пойдет, ты еще не представляешь! А уж я позабочусь!

«Вот и вся твоя любовь!» – подумала она, а вслух сказала: – Ничего другого я от тебя и не ожидала!

Он молча смотрел на нее, как уже совсем скоро будут смотреть на выбившегося из под контроля робота.

– Все? Могу идти? – встала Наташа.

– Стой! – опомнился он. – Подожди!

Она снова села, теперь уже совершенно спокойная. Он поднялся, вышел из-за стола и, сунув руки в карманы, принялся расхаживать по кабинету. Затем остановился напротив и спросил с жалобным удивлением:

– Наташка, как ты могла, а?

Ей вдруг стало жаль его. Чертова жалость, неистребимая и неуместная!

– Лешенька, дорогой! – рванулся к нему ее голос. – Ну, посуди сам! Мне тридцать четыре, а у меня ни мужа, ни семьи! Ну, на кой черт мне деньги, если на них не купить простого бабьего счастья, а? Ну, скажи – на кой черт они мне нужны? Мне муж нужен, дети нужны, а не деньги! Ты талантливый, ты замечательный, ты так много для меня сделал! Поверь, мне ужасно жаль, но мне надо решать семейный вопрос! Прошу тебя, пойми меня и прости!

– Я разведусь, Наташка, честное слово, разведусь! – жалобно перекосилось его лицо.

– Не разведешься, Лешенька, не разведешься! Да и поздно уже, поздно, дорогой! Я уже слишком далеко зашла! Я не могу обижать хорошего и серьезного человека!

– Аньке вот-вот восемнадцать, и я буду свободен, я разведусь, Наташка, слово даю! Ну, как я без тебя… – твердил он.

– Поздно, Лешенька, поздно, я все равно не вернусь! – твердила она в ответ. Он отвернулся и, ссутулившись, стал смотреть в окно.

– Ты прости за то, что я тебе здесь наговорил… Оставайся и работай… – повернулся он к ней, наконец.