Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Сьюзен Спенсер-Вендел

Хизер этого не помнила. Она плакала, вспоминая об этом через десять с лишним лет, когда ее дети почти выросли.

— Как хорошо, что доктор не послушал меня тогда! — рыдала она.

«Будь честной», — сказала я себе.

Все мы можем отчаиваться. Как Хизер Гроссман. Как я. Не это важно — важно то, чему нас учит трагедия, — стойкости, умению не сдаваться.

К июню я потеряла возможность пользоваться айпэдом. Клавиатура стала слишком большой для меня, я уставала двигать правой рукой.

Я решила, что буду продолжать писать, пользуясь функцией «записи» в айфоне. Джон или Стефани, а иногда Марина или Обри, если они оказывались рядом, вкладывали телефон в мою бесполезную левую руку, скрюченные пальцы которой, по удачному стечению обстоятельств, образовали идеальную подставку-держатель. Каждую букву я набирала большим пальцем правой руки — тук-тук! — единственной частью моей конечности, которой я еще могла владеть.

«Благодарю Бога за технологии», — прибавила я в качестве подписи к своим имейлам, ибо понимала, что еще пять лет назад, до изобретения сенсорного экрана, мне было бы эту книгу не написать.

А так я все тук-тукала да тук-тукала.

Я рано вставала, заставляла себя писать по главе в день. Писала без выходных. Писала, когда ехала куда-нибудь с моими любимыми. В какой-то момент, осознав, насколько слабой становлюсь, я ухитрилась написать сорок главок за месяц (некоторые из них выбросил или скомпоновал в одну мой редактор). И я закончила книгу параллельно с двумя долгими поездками.

Такова сила желания.

Когда ко мне приходили люди, я просила их взять айфон (я не могла передать его сама) и прочитать последнюю написанную часть вслух (я ведь не могла больше читать сама). На экране айфона можно видеть от двадцати до тридцати слов зараз. А мне необходимо было слышать ритм и мелодику текста.

Я просила разных людей перечитывать те куски, которые мне особенно нравились. Я не ходила с друзьями в рестораны или на пляж. У меня не было сил пересечь двор или поддерживать беседу дольше десяти минут.

Эти фрагменты, прочитанные под сенью пальмовых листьев, и были моим разговором. Я говорила с друзьями и семьей написанными фразами и заново переживала свою жизнь.

Встреча с Джоном. Рождение детей. Душевный покой, который я обрела.

Иногда какое-то слово или выражение вызывало у меня улыбку. Иногда я улыбалась, предвкушая любимый фрагмент. (Например, когда на мой вопрос о том, кто этот мужчина на фото, Сулла ответила: «Это твоя бабушка!»)

Я не могла писать при ком-то, чужое присутствие меня огорчало, например когда я видела, как быстро Нэнси набирает текст на своем мобильном, и думала о своей медлительности, о том, с каким трудом дается мне каждая буква.

И все же не могу назвать эту книгу работой. Как все поездки, предпринятые мной в течение того года, она приносила мне радость. Продлевала жизнь.

И мне хотелось, чтобы, как все хорошее, что было в моей жизни, эта книга не кончалась.

Когда в середине сентября я напечатала последнюю букву первого черновика — через три месяца после начала серьезной работы, — мне просто не верилось, что я закончила.

Это было все равно как если бы мне склеили скотчем пальцы, оставив свободным лишь один, а я взяла да и забралась на гору.

Я позволила мгновению длиться и наслаждалась восторгом от завершенного триатлона.

Я посмотрела на Джона, который сидел напротив в хижине. Думала, что улыбнусь ему. Просияю, как и положено после исполнения мечты. А сама взяла и заплакала.

И как могла четко выговорила:

— Что же я теперь буду делать?

Сегодня 21 июня, день летнего солнцестояния. «Сегодня» — не в книге, которую я пишу. Просто я сижу в своей хижине и одним пальцем набираю вот это предложение про самый длинный день в году. Один из моих любимых.

Я — дитя солнца, родилась и выросла во Флориде, где люди проводят под солнцем всю жизнь. На солнце я становлюсь коричневой, как кофейное зерно. Дар Греции (спасибо тебе, Панос), поэтому я всегда любила яркое солнце.

Приведите меня в ресторан, и я тут же выберу место на самом солнцепеке. Отвезите меня на пикник на ближний Пинат-Айленд, и я проведу весь день, стоя по пояс в кристально чистой воде и кормя маленьких рыбок с ладони, или надену маску и поплыву по бухте в поисках ламантинов.

А вы знаете, что рыбки едят собачьи галеты прямо с ладони?

Много лет назад я плавала с аквалангом, и любимейшим развлечением для меня тогда было опуститься футов на шестьдесят в глубину и смотреть оттуда на поверхность океана, любуясь солнечными лучами, серебрящими воду. В солнечный день из глубины поверхность океана кажется похожей на ртуть.

Когда накатывали волны и ворошили ракушки, я плескалась у берега. Если лечь на воду неподвижно и прислушаться, можно услышать, как они позвякивают на дне. Восторг.

Мы с подругой вставали, бывало, в воде друг другу на плечи и по очереди делали сальто вперед. Раз я так поддала себе в глаз коленкой, что остался здоровенный синяк.

Да, я могла загорать и плавать весь день, каждый день, под бдительным надзором дуэньи-солнца, припекавшего мне плечи и спину. И никаких зонтиков.

«Наверное, в прошлой жизни я была ящерицей», — говорила я, жарясь на пляже.

Я влюбилась в Джона, загорелого пловца, когда увидела его в воде. Прикрыв глаза темными стеклами очков «Рэй-Бан», я любовалась его текучей свободной грацией. Мускулистые руки — «пушки», как он шутя их называет, — несли его сквозь воду почти без всплеска.

(Типичная шутка Джона: «Надо сходить к ветеринару». — «Зачем?» Он, сгибая руки: «Что-то питоны разболелись».)

В свое время я тоже была пловчихой. Не ахти какой. Но все же. Поэтому мы с Джоном на пару тренировались в бассейне.

— О’кей, спринт! — командовал он.

И я рассекала воду что было мочи, уверенная, что руки и ноги работают быстрее, чем у Джанет Эванс, миниатюрной женщины, которая завоевала кучу медалей в 1980-х и начале 1990-х. А Джон тогда говорил:

— Нет. Я же сказал, спринт.

— А я что делаю?

— Не знаю.

Я вспоминаю об этом, глядя на наш бассейн в яркий денек летнего солнцестояния. Недавно мы с друзьями сидели возле бортика, попивали пиво, и вдруг я попросилась зайти в воду. Двое людей — теперь для этого требуются двое, если, конечно, они не такие опытные, как Джон или Стеф, — помогли мне сесть на внутренние ступеньки бассейна. Погрузившись в воду, я потягивала через соломинку пиво.