Золото Югры - Владимир Дегтярев

Тот сидел на широком суку толстой, старой сосны и разглядывал действо англов после попадания в ушкуйный перемет.

– Подтянем наш бриг к берегу… На случай сполоха. Да прикажи нашим, пусть на мачту брига привяжут елку. Или березку.

– Да пошто?

– Сейчас почнут палить из пушек… У них глаз морской, голую мачту сразу узнают. И по ней пальнут.

Макар сорвался с места, сам вместе с другими тянул за канат, притягивая бриг к берегу. Ерошка уже сидел на мачте и вязал к ее верхушке саженную березку, когда три английские пушки ударили по острову первым залпом.

О чем думали английские наводчики, неведомо, но ядра пропахали ту часть Березового острова, которая смотрела на север и поднималась выше других островных земель над водой. Ватажники сидели на южной оконечности острова, им ядер не досталось.

– От же, сволочи! От же, подлая нация! – опять в голос начал ругаться Хлыст. – Ты на них посмотри, а! Флаги свои уже подняли. Уже нас завоевали!

– Они на кораблях флаги подняли, что ты, Хлыст? Так положено… – принялся успокаивать атамана рыжебородый шкипер.

– А я им разрешил здесь свой флаг подымать? Белый флаг, сигнал полной сдачи в плен, это поднимай, это пожалуйста! Но королевский штандарт – хрен тебе! Меньшой! Ерошка! Есть у нас, что поднять заместо нашего флага?

– Только разве что твой оберег, атаман!

– Чего? А! Тащи его сюда!

Молодший Ерошка сбегал к табору ватажников, предусмотрительно раскинутому в крутом распадке, среди огромных старых валунов. Оттуда он притащил полусаженной ширины ткань, намотанную на деревянный вал.

Ткань смотали с вала.

Макар отшатнулся. На него с боевого, клиновидного по краям стяга, свирепо глядел Иисус, вышитый с иконы «Спас ярое око»

– Это не украдено, Макар, – совершенно серьезно сообщил Бывалый Сенька. – Это нам как бы награда. Не всем награда… а деду. Вот его, деду Хлыста.

– Дедова ватага … еще до воцарения Ивана, нашего царя, помогла псковской рати отбить подлых шведов, – пояснил Хлыст. – Лезли и лезли, черти… А ватага деда их резала и резала… Вот и наградили псковские люди атамана Проню, деда моего…

Макар перекрестился, за ним перекрестились остальные. Перекрестились истово и от сердца.

– Вон у нас самое высокое дерево, туда крепи! – подал Макар стяг Молодшему Ерошке. Крепко вяжи!

– А зачем не на мачту?

– А пока побережем корабль. Боевой стяг где хочешь можно подымать. Мы поднимем на нашей земле – хоть и на острове!

Ерошка радостно глянул на Макара и полез со стягом на дерево.

Ударил второй пушечный залп. Потом солнце село и даже птицы замолчали.

– Уффф! – выдохнул Макар.

Но тут в стороне, где сидели английские шхуны, сверкнул огонь, потом по-над землей ударило, и два дерева на Березовом острове со стоном и скрипом повалились на землю, калеча другие деревья.

– Тяжко нам станется, когда завтра солнце взойдет, – сказал Хлыст. – Пошли, ребята, укроемся в таборе.

Опять у шхун сверкнули узкие языки огня. В сторону Березового острова снова пальнули пушки. Но потом все стихло до утра.

* * *

Перебежчики Никола Сужин да Самарин совсем выдохлись, качая рычаги помпы. Вода держалась на одном уровне и до конца не уходила. В дыры пробоин обязательно и упрямо вливалась свежая вода.

В трюм с фонарем спустился боцман, потопал ногой по воде. Под водой в свете его фонаря виднелись крупные камни – балласт.

Боцман повернул красное лицо к перебежчикам:

– Давай, давай!

И ушел.

Самарин тут же бросил ручку помпы, отошел к канатному ящику и упал на канаты. Лежал бездвижно. Никола Сужин подошел к напарнику, потрогал лоб. Лоб Самарина горел огнем. Простуда опасная. Проклятые англы! Ведь загоняют до смерти! А куда было подаваться тогда, на пустом берегу, когда они с Самариным, сбежав от атамана Хлыста, решили пробиваться к людям?

Куда пробиваться, к каким людям? Пустыня лежала вокруг, куда смотрел глаз. До самого горизонта – пустыня. Так что корабли англов были им, Сужину да Самарину, как воскрешение из мертвых…

Никола тронул Самарина. Тот не дернулся. Видать, лишился сознания, так сильно простывши.

Самарин, как и Никола, перед бегством с брига надел новую солдатскую форму немецких пехотинцев. Китель той немецкой формы имел как бы для красоты вставные плечи. В те вставные плечи они с Самариным тайком зашили по десять больших и тяжелых, как куриное яйцо, иноземных золотых монет, украденных у этого сумасшедшего боярского сына Макара.

Никола прищурился, оглядел трюм. Все матросы, даже свободные от вахты, авралили на палубе.

Никола осторожно прощупал левое плечо самаринского мундира, нашел утолщение. Достал нож и осторожно вспорол нащупанное место. Выдавил из пакли, сунутой портными под материю, два золотых кружочка.

Пока хватит.

Никола прошел по темному трюму до люка на палубу, поднялся по лестнице и заорал:

– Боцман!

Медленным шагом подошел боцман:

– Напарник – больной, – сказал Никола по-русски. По-немецки добавил: – Кранкен.

Ему приходилось батрачить в рижских окрестностях, он кое-как мог говорить на прибалтийских наречиях.

Боцман спустился в трюм. Ощупал бездвижного Самарина.

– Рому дай, – сказал Никола, – рому и пожрать.

Пожрать Никола изобразил, как обычно изображают. И увидел, что боцман перекладывает ручку корабельного фонаря из правой руки – в левую. Сейчас ударит. Никола вздохнул, вытянул вперед ладонь, на которой лежал желтый кружок монеты.

Боцман от удивления потопал ногами, хлюпая трюмной водой.

Взял монету, взвесил в ладони, куснул. Потом сунул фонарь Николе – подержать. Судно качало, Николе самому надо было держаться. Он взял и поставил фонарь на бочки, накрепко принайтованые в носу шхуны и накрытые досками и мокрой тканью.

И тут же получил от боцмана кулаком в лоб.

– Порох! – прошипел боцман, ухватывая фонарь с бочек. – Хальт, хальт!

И поднялся наверх, на палубу.

«Хальт» – это, наверное, «ждать».

И точно, через время боцман снова спустился в трюм с бутылкой, до половины заполненной желтой жидкостью. Еще он принес два матросских сухаря и кусок соленого бочкового сала.

Никола тут же вытащил пробку из бутылки и глотнул прямо из горлышка. Ром он пробовал, и не раз, поэтому обрадовался, что боцман его не обманул. Потом укусил матросский сухарь и сломал зуб. Боцман вырвал сухарь из рук Николы, пополоскал его в воде и снова подал. Никола зажмурил глаза от обиды и от отчаянного желания воткнуть нож в толстый живот боцмана.