Последнее слово - Фридрих Незнанский

— Как же, как же… Был такой сукин сын, ушел от… Но я его достал… потом… после войны… Хи-итрый был, бля, симулянт… Витьком звали… В Михайлове… Потом Воронеж… Не дали, а зря… Я б расколол…

Старик уронил голову и, кажется, собирался всхрапнуть.

— Ну хватит, — сердито заявила женщина, — вы же видите, что он не в себе! И чего, спрашивается, допрос учиняете?

— А где вы видели допрос? — суровым тоном, поднимаясь и одергивая мундир, спросил Грязнов. — Требовалось только обычное уточнение от свидетеля, и я его получил.

— Ну а получили, так и…

Женщина явно нарывалась на грубость, но Грязнов не был расположен ругаться. Да и что толку? Зачуханная, усталая баба, которой надоело бесконечно ходить за немощным стариком, от которого если и есть какая польза, так это его пенсия. Можно посочувствовать. А своей жизни у нее, судя по обстановке в квартире, лишенной обыкновенной человеческой радости, уюта, нет. Небось и детей — тоже. Одна тоска и ожидание, когда старик наконец освободит ее от этой тяжести.

— А вы никогда не слышали от отца, уважаемая, как вас?

— Татьяна Васильевна, — недружелюбно отозвалась женщина. Но хоть отозвалась.

— Об этом странном симулянте, которого Василию Никифоровичу, по его словам, так и не удалось расколоть? О Викторе Заскокине? Может, какой-нибудь разговор краем уха слышали?

— У нас в семье не принято было подслушивать, — строго заявила женщина.

— Само собой, — подтвердил Грязнов. — Есть закон, есть государственная тайна. Но есть же и семья, где люди делятся своими успехами и неудачами, разве не так? Да и потом, за давностью лет все это уже никакие не секреты. Но бывает, как старые мины, лежат, пока их не тронешь, а задел — могут так рвануть, что человека в куски разнесет. Вот и с Заскокиным — то же самое. Срочно искать его надо, прав был ваш батюшка, когда пытался его расколоть. Вам, надеюсь, это наше служебное словечко знакомо, Татьяна Васильевна?

— Можете не беспокоиться… А про симулянта я слыхала, конечно. Батя рассказывал, что Заскокин этот был задействован в секретной операции, но потом бежал, скрывался, кажется, даже у немцев был короткое время, а потом объявился. Вычислили его. Но врачи признали этого человека психически больным вследствие перенесенной тяжелой контузии. Батя пробовал с ним работать, но ничего не вышло, ловкий оказался симулянт, много он бате крови попортил.

— Как вы полагаете, Татьяна Васильевна, он может быть еще жив, этот Заскокин?

— Не знаю… Вообще-то он, батя говорил, совсем молодым тогда был, помоложе его. Если и жив, так ему должно быть все равно за восемьдесят… Ох, одно мучение с ними, вы и не представляете…

— Вижу, как вам нелегко. И сочувствую.

Покидая неприятную квартиру, Грязнов подумал, что это очень любопытный и показательный жизненный сюжет, если бы палач и его бывшая жертва дожили бы до таких весьма преклонных лет и неожиданно встретились. Но так в жизни, увы, не бывает. И, вероятно, надежд не может быть никаких…

Вячеслав Иванович ошибся.

Запрос, немедленно посланный им по своей службе в Воронеж, принес неожиданный ответ: Виктор Михайлович Заскокин, 1920 года рождения, инвалид первой группы, проживает по адресу…

В тот же день Грязнов передал всю информацию Турецкому, и на следующее утро Александр Борисович выехал на своем синем «пежо» в Воронеж. Это, как он объяснил, чтобы не быть связанным ни с общественным транспортом, ни с услугами местных «правоохранителей».

4

Разделавшись с грудой «личных дел», Владимир Поремский взял список лиц, начатый Турецким и законченный им самим, и занялся наконец практическим делом. Он терпеть не мог бумажной возни, хотя и понимал ее суровую необходимость.

А заинтересовал его в первую очередь не факт приема на работу нескольких лиц, за которыми никаких прежде особых грехов, связанных с нарушением закона, не имелось. Он обратил внимание на тот факт, что незадолго до громкой акции, как они теперь все в группе называли неудавшийся теракт, из электроцеха были уволены электромеханик и подсобник. Причем видимых оснований для такого шага у руководства этого производственного подразделения не просматривалось. Но, может быть, имелись в виду какие-то соображения морального порядка, которые не имеют прямого отношения к «личным делам». Вот их и решил проверить Поремский.

О вещах подобного рода надо беседовать в первую очередь не с начальством, которое всегда отыщет в своих бездонных ящиках письменных столов затерявшиеся было «приказы» о прошлых выговорах и прочих санкциях, а с простыми рабочими, товарищами уволенных. Уж эти-то будут максимально объективны в своих суждениях.

И первый же, с кем пришлось «пересечься» Владимиру Дмитриевичу, объяснил увольнения Шапкина и Старостина исключительно капризом замначальника, который в цехе и занимается кадрами по поручению начальника. «Ну не нравишься ты мне!» — вот такой главный аргумент.

Этот молодой и куда-то спешащий парень не был расположен к длительной беседе и поэтому отделался тем, что высказал свое мнение и посоветовал обратиться к Петровичу — одному из ветеранов. Тот — человек справедливый, зря на человека клепать не станет.

Вадим Петрович работал в углу помещения у маленького токарного станка. На приветствие посетителя ответил небрежным кивком, но даже не посмотрел. Не обращая внимания на такое «негостеприимство», Поремский сказал о цели своего прихода. Петрович продолжал молча работать, словно и не слышал вопроса. Потом вдруг резко выключил станок и обернулся к Владимиру.

— Не кричи, парень, я не глухой. Понял, чего тебе надо. Но ничего определенного сказать не могу, тому есть причина.

— Какая? Мне говорили, что вы…

— Что — я?

— Как бы совесть цеха, — преувеличил степень оценки Поремский.

— Врут, — убежденно заметил Петрович и снова включил станок.

— Значит, вы ничего не можете мне сказать о тех двоих уволенных?

— Это смотря что вы хотите услышать, — обернувшись почти к самому уху Поремского, сказал сквозь визг станка Петрович. — Извините, за неудобство, — он кивнул на суппорт, в котором был зажат резец и вилась тоненькая пружинка стружки. — Все самим приходится, — прокричал он, — малая деталька, а хрен сыщешь…

Поремский заметил, что Петрович, выкрикивая это, чтобы перекрыть визг станка, при этом зорко оглядывался, словно охотник, выслеживающий осторожную дичь.

— А вы никак боитесь чего-то? Или кого-то?

Петрович сразу нахмурился.

— Ничего я не боюсь… Отбоялся, — сказал с непонятной и безнадежной усталостью. — А вот если вашего сына или дочь встретят трое бритых бандюганов и начнут популярно объяснять, почему неправ их папаша, вот тогда я на вас посмотрю, молодой человек.

— Значит, было?

Петрович неопределенно пожал плечами. Понимай, мол, как хочешь, может, и было, а может, пока отделывались только угрозами.