Последнее слово - Фридрих Незнанский

А вот самого Базанова Поремский так и не нашел — ни на службе, ни дома у него, в Мытищах, куда поехал специально на служебной «Волге» с мигалкой. Соседи сказали, что Олежка — ласковое такое имя — не появлялся дома уже несколько дней, наверное, загулял маленько, с ним и раньше такое случалось, хотя парень он добрый, мягкий и отзывчивый.

Зато на обратном пути в Москву Владимир заметил за собой «хвост», который был слишком наглым, чтоб его не увидеть. Далеко не новый «БМВ» черного цвета как устроился сзади, так демонстративно до самой Москвы и не отставал.

Помня об общей договоренности, когда события могли развиваться в этом направлении, Поремский немедленно связался по телефону с Грязновым и продиктовал ему номер преследователя. «БМВ» тормознули на посту ГАИ при въезде в Москву, и больше его у себя за спиной Поремский не видел. А о результатах проверки Вячеслав Иванович пообещал сообщить позднее, когда вся группа соберется на совещание.

5

Турецкий впервые видел столь разительный контраст между внешностью человека, его физическим состоянием и его внутренним содержанием, то есть силой духа.

Приехав в Воронеж в первой половине дня, он без особого труда разыскал нужный адрес, позвонил в квартиру на втором этаже обыкновенного пятиэтажного дома, и ему, не спросив кто, открыли дверь. Пожилая женщина уставилась снизу вверх, в лицо Александра Борисовича, не приглашая, однако, войти. И Турецкому пришлось представляться на пороге. Он достал удостоверение Генеральной прокуратуры, раскрыл его, дал прочитать подслеповатой женщине, можно сказать, старухе, хотя движения у нее были бойкие, а выражение лица строгим.

— Господи, — совсем не гостеприимным тоном пробурчала она довольно громко, — и когда ж им надоест наконец? Неужто других дел нет, как стариков беспокоить? Ну а вам-то чего понадобилось? Уже бывали ваши, допрашивали, душу мотали, да совесть-то человеческая хоть есть у вас?

Голос становился высоким и визгливым, и Турецкий постарался угомонить старуху. Он довольно бесцеремонно отстранил ее, вошел и захлопнул за собой дверь. Потом наклонился к хозяйке и шепотом заговорщика спросил:

— Давно приходили?

Старуха опешила. Поморгала глазами, подумала и ответила:

— Дак вон уж сколько лет ходють…

— А Виктор Михайлович дома? — так же таинственно спросил Турецкий, и бабка неожиданно приняла его тон:

— А где ж ему быть? Дома. Отдыхает. Разбудить?

— И давно?

— Да уж пора просыпаться. Как ему сказать?

— Скажите, посоветоваться хочу с ним по одному старому делу. Именно спросить совета, и ничего больше. Как он себя чувствует?

— Как… да плох, как всегда, не узнает. Ладно, скажу… Может, польза какая… Вы проходите, ботинки вон там снимайте, тапочки возьмите, а то сил нет убираться.

— А вы — супруга Виктора Михайловича?

— Она, — вздохнула старуха, — куды денешься…

Квартира была двухкомнатная. Первая комната — проходная, в ней и остался Турецкий, а хозяйка ушла во вторую. Там послышался негромкий разговор, и вскоре на пороге появился глубокий старик, опиравшийся на костыль и палку. Сзади делала вид, что его поддерживает, жена, хотя старик в дополнительной поддержке вовсе не нуждался.

Старик уместился на стуле возле стола, не здороваясь, посмотрел бессмысленным взглядом на гостя и отвернулся к окну.

— Здравствуйте, Виктор Михайлович, — начал Турецкий, уже сообразив, что до момента возникновения хотя бы видимости взаимопонимания здесь будет звучать не диалог, а его монолог.

Что ж, к этому он был готов. Грязнову на его запрос из Воронежского УВД ответили, что старик от давней контузии окончательно спятил, а теперь, дожив до более чем преклонного возраста, и вовсе превратился в «овощь огородную». Мол, и говорить с ним не о чем. Но, памятуя о злобной оценке Заскокина действительно превращающимся в растительное существо Ребровым, назвавшим его симулянтом, все же решили рискнуть. Кстати, и тихий разговор в другой комнате подсказал Турецкому, что с Заскокиным не так все просто, как представляется местному милицейскому начальству. А что, может, и была у старика веская причина косить под дурачка. И Александр Борисович, не обращая внимания на то, что старик старательно делал вид, будто ничего не слушает, а сам-то застыл в настороженной позе, опытному взгляду заметно, начал негромко рассказывать о том, что привело его сюда. Жена Заскокина тоже слушала внимательно, она не умела так ловко и правдоподобно, как старик, «делать вид».

Подробно рассказал Турецкий о несостоявшемся теракте на Киевском вокзале, который мог бы унести тысячи жертв. Рассказал об уже проведенных работах, о шнуре детонатора, о предположениях взрывотехника. Не забыл и о своих подозрениях по поводу террористов, полагая, что среди них были и те, кто мог знать о заложенной в подвале вокзала взрывчатке. Так же, как и на других важнейших объектах столицы. Но это еще предстоит выяснять и выяснять. А следов никаких. Все документы были уничтожены при эвакуации архивов НКВД. Те немногие бывшие сотрудники органов госбезопасности, которые что-то могли знать, находятся в полнейшем маразме, а людей, кто конкретно производил минирование, видно, никого уже не осталось в живых, и судьба их неизвестна…

Турецкий подумал, что он ослышался, что ему показалось, будто в душноватой атмосфере комнаты прошелестело слово «известна», как эхо сказанного им. Но он увидел, как изменилась поза старика, он словно немного расслабился и уже не сидел, как столбик на краю дороги, а привалился к спинке стула и впервые посмотрел на гостя. Правда, взгляд его был по-прежнему словно размытым и страдающим астигматизмом.

Александр Борисович сделал вид, что не обратил внимание на странный отклик, и продолжил. Заговорил о том, как сейчас поставлены «на уши» буквально все спецслужбы, что идет поиск любых свидетелей, которые могли бы пролить свет на тот пресловутый план минирования ста объектов города. Сказал и о том, что лично руководит огромной комплексной следственной бригадой, в которую входят представители всех правоохранительных структур и спасательных служб. А на самого Заскокина они вышли случайно. Один из старых маразматиков, бывший энкавэдэшник, что был в те годы наверняка большим мерзавцем, словно бы походя упомянул фамилию Заскокина и, брызгая слюной от злости, обозвал того человека симулянтом, которого ему, Реброву, так и не удалось расколоть. Вот, собственно, и вся информация. Но сам Александр Борисович и его ближайшие помощники, видя крайнюю неприязнь бывшего чекиста к своей явной жертве, сделали вывод, что наверняка речь у старика, выживающего из ума, но до сих пор демонстрировавшего свою ненависть к «врагам народа», шла о честном человеке, возможно ставшем одной из бесконечно многих жертв репрессий. Попытались выяснить про этого Заскокина, и им неожиданно повезло. Поэтому он, Турецкий, руководитель следственной группы, бросив все неотложные дела в Москве, сам примчался сюда. Итак, на карту поставлена жизнь тысяч ни в чем не повинных людей, потому что террористы наверняка попытаются повторить свою попытку, а у них, у Турецкого и его товарищей, нет решительно никаких данных по поводу заложенной на Киевском вокзале еще в сорок первом году взрывчатке.