Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

– Как она похожа не тебя, – умилилась ругийка, глядя на возлюбленного мужа и новорожденное чадо. Она оправилась от родов удивительно легко и к полудню уже вовсю хлопотала по дому, наполняя воздух сладчайшим запахом молока.

– Эрна, а для чего тебе были нужны березовые ветки? – спросил Волькша, взявшийся навести порядок на полу горницы.

Его суженая хитро улыбнулась.

– Ты что, выпроводила меня из дома, чтобы я не изводился в ожидании? – нахмурился Годинович. Как же умна его красавица-жена! Ну прямо Ятва-латва, которая управлялась с Годиной, как с пестом в ступе, хотя тот и считал, что в доме он всему голова.

Родовой послед закопали под молоденькую березку. Целую седмицу Волькша бегал смотреть, не захворала ли та, но на ней не засох ни единый листок, стало быть, младеница родилась здоровенькой. Вот только одно тревожило венеда: что жила его дочь без оберега, без напутственного заговора, точно зайчишка лесной или птица поднебесная. Ну не было на Бирке волхвов! Каждый варяг сам свою жертву богам приносил, а буде что общее зачинали, так тогда и галдеж[184]общий был. Пришлось Волькше опять самому все обряды творить. Вот только роженический чин он помнил плохо. Может быть, разок-другой видел он, как Лада волхвовала над младенчиками, только ему тогда недосуг было все наговоры да напевы заучивать. Отроком он тогда был. Поглазеет чуток и убежит прочь, хороводить с приятелями.

Кое-как справил Годинович обережный обряд. Хотел даже со своей шеи Ладин подарок снять да дочери повесить, но спохватился. Не пахарскую берегиню носил он на груди, не для мирных трудов была она ему дадена, да и слова про беды и раны, про силу и славу, про седые волосы и возвращение в родной дом, что были прошептаны волховой в то далекое утро на ладонинском берегу, навряд ли могли пойти малой Волкановне впрок.

Тем более что и так девчонка она была беспокойная. Не то чтобы кричала часто или изводила мамку младенческими прихотями, вовсе нет, сиську она сосала так, что за ушами пищало, после чего спала подолгу и сладко. Но как проснется, так давай кряхтеть, тужиться, извиваться. Дышит так, точно вот-вот заплачет. Однако голоса не подает, пока ручонки из пелен не выпростает. А как освободится, так давай гулить-радоваться. Иной раз отец с матерью стоят, смотрят на ее возню, а у самих на лицах улыбки до ушей от погляда на такое упорство. Ятвага же лбишко наморщит, губешки в колечко сведет и ну из пеленок вырываться.

– Как же она на тебя похожа, – говорила при этом Эрна, прижимаясь к мужу всем телом.

– А вот и нет, – возражал Волькша, лаская женин стан. – Ты что не видишь, что она, как есть, твой образ? Только маленькая…

Посередине травния[185]в доме Кнутнева случилось еще одно прибавление, – их корова принесла телка. Так что хлопот стало вдвое больше. Но молодые родители справлялись с ними без всякой натуги. Что бы ни говорил и ни думал Годинович о серебре, нажитом разбоем в чужих землях, а благодаря ему он мог полей не орати, хлебов и кореньев не сеять, но завсегда есть вволю и не думать о прокорме своих домочадцев. Стоило только распустить тесьму кошеля, и всякая снедь появлялась у него на столе. Надолго ли хватит ему тысячи серебряных крон, Волькша никак не мог рассчитать. Однако на всю жизнь их явно было мало. Надлежало найти себе добрый промысел. Вот и стал Варглоб подумывать о кузнечном деле. Из такого железа, что он видел на Окселезюнде, даже безрукий может гвозди ковать, а кто половчее, тот и пахарское кузло сподобится выделывать. А не удастся обзавестись кузней, так Волькша тогда станет глиняные горшки лепить. Тоже ведь утварь потребная в каждом доме.

Но Кнутневу не довелось попытать счастья в умельческом промысле. Начало червеня[186]принесло событие, которое вновь вернуло его на дэку драккара: к мосткам Хрольфа Гастинга причалили сразу пять драккаров. Еще восемь разошлись к другим местам стоянки. Едва ли не вся Бирка высыпала на северо-восточный берег встречать корабли. Издалека зевакам показалось, что возвращающиеся упились вином до бесчувствия: на весла сумели сесть лишь по шесть-восемь человек из каждого манскапа, остальные же валяются на дэках в полнейшем упитии. Но когда ладьи наконец причалили, счастливые бражники оказались тяжелоранеными, да и те немногие, что сидели на гребцовских сундуках, были не сильно здоровее. Шёрёверны сходили на берег молча. Молча уносили с драккаров покалеченных. О богатой добыче никто даже не заикался. Они вернулись, они выжили в какой-то погибельной битве, и это уже было счастьем.

Волькша долго не мог разглядеть среди сходящих на берег рыжую башку Олькши. Наконец он его увидел. Бьёрн ковылял, опираясь на костыль, его голень и голова были замотаны бурыми от старой крови пеленами. Даже за месяц попятного пути его раны не зажили до конца.

Жители Бирки недоумевали: как такое могло случиться с грозной ватагой?

Впрочем, все выяснилось довольно скоро. Хоть и по крупицам собирался этот рассказ, но то, чего недоговаривали мореходы, можно было легко додумать.

Словом, после Волькшиного отъезда из Роскилле произошло следующее. Хрольф вольготно перезимовал в Хедебю. Такого разгула никогда не было в его жизни, и вот он случился. Расчетливый, чтобы не сказать скаредный сын Снорри сорил серебром, как ореховой шелухой. Он заказал даннским корабелам еще два драккара. Он собрал для них манскапы задолго до того, как Шлея очистилась ото льда, и платил за еду и жилье тех, кого ни разу не видел в бою. Но все эти траты казались ему пустяком в сравнении с той добычей, что ждала его в Роуене. Золото эвека замутило Гастингу разум.

Другие шеппари были не менее расточительны, чем он. Корабелы всех окрестных городков озолотились в эту зиму, ставя для свеонов новые драккары. За бочку красного вина или франкского сидора просили втрое против обычного, и покупатели находились. К чему считать серебро, если за стенами Роуена их ждет золото?

По весне Хрольф, а точнее, его манскап вспомнил о Каменном Кулаке. Гастинг хотел послать за ним один из драккаров, но ярл Хедебю и те шёрёверны, что ни разу не видели Кнутнева в ратном деле, воспротивились.

– Разве без малого тысяча викингов не справятся с осадой города без одного-единственного венеда? – издевательски вопрошали они. – Или твой Варг нужен тебе, чтобы разговаривать с франкскими фольками в постели? Так ведь он вроде как ничего не смыслит во франкском наречии? Била и копье – вот лучший толмач шёрёверна.

И Хрольф уступил желанию большинства выйти в набег, как только улягутся весенние бури.

Не остановило его и то, что за три дня, которые викинги простояли в священном кленовом заливе на Спайкерооге, Кродерлинг так и не объявился. Конечно, при осаде каменных стен конники были бесполезнее запасных весел или корабельного котла для каши, но в случае битвы в чистом поле без них придется трудновато.