Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

— Но хоть таблицу-то умножения она знает? — с надеждой спросил я.

— Не твердо… Ее держат просто как ширму. Ведь она глупа как пробка и не сможет ничего рассказать даже под наркозом. У нее просто не хватит словарного запаса. Я делаю за нее львиную долю работы, я ухожу домой порой в десять часов вечера, в документах у меня комар носа не подточит, а ее в шесть часов словно ветром сдувает!

— Неужели?

— Представьте себе! — Галина Валерьевна совсем раскраснелась от вина и долго сдерживаемой обиды. — Мне достаются все шишки, а ей… Бонусы! Меня вызывает начальство и чихвостит за каждый просчет, а ей выписывают тысячные премии!

— Потрясающая несправедливость! — горячо поддержал я.

Глупо было не подлить масла в бушующий огонь разоблачения. И я подлил:

— Кстати, а ведь я слышал недавно на совещании у Деревяшкина, на конец квартала намечена очередная ротация кадров.

— И что? — встрепенулась Галина Валерьевна.

— Кажется, Петин предложил, чтобы должность начальника бухгалтерии заняла обсуждаемая нами особа.

— Все ясно! — Горькая усмешка искривила тонкие, без малейшего намека на помаду губы. — Меня, стало быть, отправят в утиль. Уволят! Ха, ну и пусть! Я посмотрю тогда, что станет с их бухгалтерской отчетностью! Я-то себе работу найду в два счета, а вот эта вертихвостка…

— Нет, о вашем увольнении пока и речи не идет. Просто номинально начальником отдела будет считаться она.

— Ну конечно! — Пучок волос на затылке гневно дернулся. — Я стану делать за нее всю черновую работу, а она будет только ставить подпись!

— Увы, увы, мир так несправедлив… Трудно искать в нем правды… — фальшиво вздохнул я.

— Не так уж трудно! Достаточно спросить об этой правде знающего человека.

— То есть вас?

— То есть меня! — Остренький носик обидчиво шмыгнул. — Уж я не стану покрывать их темные делишки, если спросят.

Ведь это я желал спросить ее о темных делишках, именно я! Это я мечтал узнать страшную правду о темных махинациях в нашей конторе! Я придвинул стул поближе к своей собеседнице.

— А скажите, Галина Валерьевна, правда ли, что… — Голос интимно понизился, чтобы ничьи уши не уловили даже обрывка сказанной фразы.

Галина Валерьевна заговорщически оглянулась и тоже наклонилась ко мне.

— Правда. Я, конечно, сейчас точно не могу сказать, но если поднять документы… Тем более, что они не больно-то маскируются…

— Вы не собираетесь домой, Галина Валерьевна? Вечер, кажется, движется к своему логическому завершению. Я мог бы вас подвезти.

— С удовольствием, Александр Юрьевич. С огромным удовольствием…

Через час я знал все. А еще через два дня распечатка счетов и коды к ним покоились в моем «дипломате». Я был вооружен и, следовательно, очень опасен.

— Вот что, друг сердечный, Иннокентий Иванович, — однажды произнес я, тщательно проанализировав все сходства и расхождения в нашей с Кешей внешности. Казалось, с течением времени сходства становилось все больше, а расхождений все меньше. — Завтра мы идем сводить твою татуировку. Лазером.

Кеша обеспокоенно захлопал глазами.

— Эта… Как же, — начал он, испугавшись своего прилипчивого «эта» (за каждый словоупотребительный просчет или нецензурное слово я объявлял штраф, вычитая деньги из ежемесячной зарплаты). — Не, так мы не договаривались… В вашей инструкции не записано такое, чтобы невинного человека по всяким заведениям тягать, лазером мучить. Не согласен я!

— Что это за внешность такая? — разбушевался Кеша. — Не согласен я, чтобы меня задарма вдоль и поперек резали!

— Тэ-экс, чудно… Нарушение трудового договора в пункте «а»: «изменение внешности согласно установленному образцу»…

— Кто тебе сказал, дурачок, что тебя будут резать? — рассмеялся я. — Несколько сеансов, и дело в шляпе.

Глаза Кеши воровато заметались, но он промолчал, напуганный ссылкой на договор.

Утром, когда я заехал за ним, чтобы отвезти к косметологу, в коридоре мне попалась Клавдия Митрофановна с сухариком в руках (давеча я презентовал ей целый мешок) и предупредительно изрекла:

— Без выгоды ты продал народ твой, и не возвысил цены его. Отдал его на поношения соседям нашим, на поругание и посмеяние живущим вокруг нас.

Я разгадал ее мрачноватое предостережение, только обнаружив скорчившегося на диване Кешу, страдальчески опустившего веки. Возле него в позе наяды, клонившей голову над водами прозрачного ручья, сидела разбитная Валюха.

— Братец твой совсем сдвинулся, — визгливо заметила она. — Вчерась как с катушек съехал — всю ночь стонал почем зря.

— Что случилось?

Скрючившееся на диване существо поведало смущенно:

— Организмы у нас нежные, не способные переносить большие напряжения. В голове туман и плечо адски болит. Может, завтра, а?

— Сегодня, — садистски усмехнулся я. — Собирайся.

Между тем Валюха приблизилась ко мне, играя плечами, бедрами, глазами и всем, чем может играть тридцатипятилетняя женщина в полном соку, не обремененная никакими моральными обязательствами, включая брачные, и произнесла, щуря зеленоватые в крапинку глаза:

— А куда это наш братец все время спешит? И не остановится даже, и чаю с нами даже не попьет… — Она заговорщически подмигнула и ехидно добавила: — Ох, смотри, красавчик, не будь больно гордым. Как бы не пришлось с будущими родственниками отношения наново устанавливать.

— Не вижу здесь никаких будущих родственников, — парировал я.

— Ну так посмотри! — Валька, уперев кулаки в наливные бока, выразительно крутанулась передо мной.

Суть развязного поведения соседки Кеша разъяснил уже в машине:

— Хочет, чтобы я на ней женился.

— А что, было между вами что-то? — спросил я, выруливая на улицу.

Напоминая нахохлившегося от мороза воробья, Кеша мрачно мотнул головой:

— Только разик вчера в углу и прижал… От разыгравшихся чувств.

— Пожалуй, необходимо включить в наш договор еще один пункт. О неправомочности наемного работника вступать в половые отношения без санкции работодателя… Ты что, не понимаешь, эта вертихвостка, если что пронюхает, сразу по всем углам разнесет?

Кеша только жалобно застонал, держась рукой за голову.

Оказалось, после сообщения о неминуемом визите к косметологу на Иннокентия Ивановича снизошли раздумья о судьбах человечества, мировая тоска, вселенская скорбь и еще несколько столь же сильных вещей. Они окончательно добили в нем остатки здравого духа и толкнули несчастного в объятия вероломной Вальки, которая вот уже несколько дней обрабатывала нового соседа, прижимаясь к нему в укромных местах квартиры всем телом, вопреки существованию и слабым протестам своего мужа, инородца Нисхата.