Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945 - Рейнхольд Эггерс

Гиммлер уже являлся не только главой государственной службы безопасности и главой СС. Он был главой и внутренней армии.

Теперь он начал сворачивать головы. Заговорщики и их семьи были ликвидированы. Более дальние родственники потеряли работу. Дуйстерберг из «Стального шлема»[74] отправился в концентрационный лагерь Дахау. Юттнер стал заместителем Гитлера. В 4-м отделе в Дрездене холодный ветерок нескольких выдул за дверь, включая одного из наших собственных назначенных туда офицеров службы охраны.

За арест Герделера предлагался миллион марок. Телефонист люфтваффе получил 800 000 марок за то, что узнал его; еще двое после его поимки получили по 100 000 каждый.

Разделавшись с активными реакционерами, Гиммлер снова принялся за старых социалистов и коммунистов, многих отправив в концентрационные лагеря. Должно быть, они понимали, что после покушения на Гитлера армейскими офицерами скоро наступит и их черед. Движение стало бы распространяться вниз.

Неподалеку от замка мы нашли брошюру, несомненно сброшенную с самолета союзников. В ней говорилось, что революция придет, но она должна прийти с фабрик, а не сверху. Там среди рабочих и лежит ключ к революции. Союзники были бы очень рады видеть Гитлера застреленным, но, может быть, у них имелись мнения касательного того, чей палец будет жать на спуск?

Но каков же был ответ на вопрос первостепенной важности: «Что буду делать я, когда… они придут? И кто такие эти «они» – американцы или русские?»

Когда мы чувствовали себя в безопасности (то есть в отсутствие членов партии), некоторые из нас обсуждали это – что делать, когда придет конец. Хотя все мы разделяли надежду «только бы американцы пришли раньше русских». Даже на эту возможность существовали различные реакции.

Один говорил: «Я застрелюсь сам и застрелю свою семью. Но сначала я пойду во двор и прикончу парочку заключенных».

Другой возражал: «Со своей семьей можешь делать что хочешь, они твое дело, но пленные находятся под нашей общей ответственностью и за поступок одного будут мстить всем нам».

Третий вздыхал: «Я бы застрелился, если бы не семья».

Четвертый: «Я лучше стану военнопленным. Если Кольдиц – образец их жизни, это не так уж и плохо».

И все же доктор Геббельс уверял нас, что мы должны победить, а значит, победим. «Никогда мы не были так близки к победе, как сейчас. Давайте отдадим несколько территорий, чтобы выиграть время». Мы жили в двух мирах – факта и иллюзии.

1 сентября комендант получил крест «За военные заслуги» (первый класс), но на следующий же день провел конференцию по мерам, которые следует предпринять, когда враг подойдет к его воротам.

Старший британский офицер спросил, может ли он принять участие в этих обсуждениях, но комендант ответил, что пока не имел распоряжений заседать за круглым столом с вверенными под его охрану пленными. Много месяцев спустя комендант сам настойчиво требовал участия старшего британского офицера в обсуждениях по идентичному вопросу.

Следующим шагом Гиммлера явилось одобрение плана отставки всех действующих офицеров старше пятидесяти восьми и всех офицеров в запасе старше пятидесяти двух лет. Их следовало перевести в промышленность или повторно зачислить в ряды служащих вооруженных сил, но в гражданском качестве. Половине личного состава Кольдица надлежало уйти, но, в конце концов, из этого приказа ничего не вышло.

Новой главой отдела по делам военнопленных в Дрездене после чистки стал офицер старшего звания полиции СС, хорошо известный в Центральной Германии как Bubi[75]. Партия укоренялась в вермахте – пожилых офицеров вытеснили, на их место пришли молодые люди из партии.

4 октября в городе провели особенно пышные демонстрации. И снова тот же приказ: «Присутствовать всем, кто не находится при исполнении».

19-го числа генерал Bubi, кроме того, глава 4-го отдела в Дрездене, лично посетил замок и повел себя крайне дружелюбно. Комендант, казалось, был рад, что завоевал его расположение. Bubi мог оказаться очень полезным другом в суде, если он не был им самим! 21 октября прошла еще одна массовая демонстрация в городе – «присутствовать всем, кто не находится при исполнении».

В тот же день пришло первое секретное распоряжение об эвакуации и ликвидации лагеря при известных обстоятельствах.

12 ноября в Мюнхене состоялся «партийный марш». На этот раз речи фюрера не было. За границей шептались, будто «дом гитлеровской революции» превращался в «дом контрреволюции». В тот же день в городе Кольдиц в ополчение были призваны представители дополнительных возрастных групп. Поскольку это был вопрос военной службы, большинство подчинились приказу и явились, а вот зрители, приглашенные на церемонию призыва, устроили забастовку. Такое случалось впервые. Практически никто из публики не присутствовал. Из пятидесяти мест, зарезервированных для родственников погибших на фронте, занятыми оказались только десять. Как люди могли приносить присягу (или своим присутствием на данной церемонии выказывать ее одобрение) правительству, которое так лгало? И все же – интересовались некоторые – V-2[76] только начало применяться в Лондоне. Могло ли оно дать нужный результат? Не лучше ли пока повременить с вынесением окончательного вердикта нашему лидеру? Дать ему и секретному оружию последний шанс?

Что же касается позиции пленных, они все теперь согласились, что наша безусловная капитуляция являлась единственным возможным окончанием войны. Британцы начали даже испытывать сострадание к побежденной стороне, что им свойственно. Вот цитата из письма заключенного, написанного в августе 1944 года: «Больше не порядочно организовывать выступления против немцев». Но дух побегов оказался живуч, а в некоторых случаях не ослабевал и вовсе. И в Кольдице величайший беглец из всех нашел свой конец в собственном бессмертном примере.

Если есть Валгалла[77] для героев всех наций, если люди, которые попадают туда, люди мужественные и отважные, если их решимость происходит только лишь из одного истинного мотива и если этот мотив есть любовь к их стране, тогда согласно нашей собственной немецкой традиции Валгалла – это могила лейтенанта Майкла Синклера. Каковы бы ни были его вторичные мотивы, всем было ясно, что высшим для него всегда оставался мотив службы, ради которого лейтенант Синклер, по его мнению, должен был любой ценой попасть назад в Англию своими собственными усилиями. Количество его побегов, покрытые им расстояния, разнообразие и оригинальность, которые он выказывал и к которым прибегал, тщательность подготовки и точность исполнения – все это вкупе привело к непревзойденному успеху и явило собой не имеющий себе равных пример.