Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945 - Рейнхольд Эггерс

В ту зиму кто-то принес в Кольдиц слух, который мы, несмотря на всю свою готовность схватиться за любую соломинку, отбросили как слишком фантастический. Это был намек на атомную бомбу. Но в это мы поверить не могли. Даже партийные представители усомнились бы в самой мысли ввести в действие атомное уничтожение как оружие войны. Пропагандисты, должно быть, бредили! Это была просто небылица, придуманная ими, чтобы еще ненадолго спасти собственные шкуры.

Каждый день мы читали в газетах или слышали по радио, что мужчин и женщин расстреливали за подрывание национального духа пораженческими разговорами. Новое направление в пропаганде сообщало, что немцев находили мертвыми в уже оккупированных областях, с прикрепленными к ним запискам: «Убиты мстителями за честь Германии». Мы вряд ли могли винить французов в Кольдице за то, что те не сотрудничали с нами раньше. Не было ли и у них причин бояться подобного обращения по возвращении домой – в руках «мстителей за честь Франции»?

Другие пропагандистские строчки в то время представляли собой примерно следующее: «Что не ломает нас, то делает нас сильнее», «Чем хуже кажутся дела, тем больше наша уверенность в конечной победе». Новогодняя речь Гитлера явила собой призыв продолжать сражаться, несмотря ни на какие обстоятельства.

В Кольдице к концу 1944 года караульные роты формировались почти исключительно из пожилых людей между пятьюдесятью и шестьюдесятью пятью годами. Они уже прошли через одну мировую войну и познали две политические революции. Они служили кайзеру, Веймарской республике, Третьему рейху Гитлера. Неудивительно, если в свое время им без вопросов придется принять в качестве своей эмблемы серп и молот. Что они могли поделать?

Наше празднование Рождества в это последнее зимнее пиршество войны оказалось, как ни странно, немного более стоящим, чем год назад. Во-первых, это Рождество могло быть последним. Это было шестое Рождество войны. Теперь, когда мы все стояли на краю бездны, наше неведение будущего давало нам ощущение мимолетного счастья. Все скоро закончится, хуже, чем сейчас, уже не может быть.

Я помню, на рождественский ужин у нас был даже настоящий гусь. Находящееся под моей неусыпной заботой лагерное поголовье домашней птицы процветало. Мы разводили кроликов, кур, уток, гусей. Уток мы прикончили на Новый год. После этого в полночь мы вышли на мост и встретили Новый год немецким гимном, « Wir treten zum Beten, vor Gott dem Gerechten», и «Возблагодарим же все нашего Бога». Думаю, для большинства из нас напряжение спало. Для дальнейшей тревоги мы стали уже недосягаемы. В семь часов в тот вечер сирены предупредили о налете на Берлин.

И снова в лагере наступило некое перемирие – с 24 декабря до 2 января. Пленные тоже подъедали свои запасы. Мне запомнился только один инцидент, достойный упоминания. Лейтенант Халупка в сочельник три раза обежал двор абсолютно голый, проиграв пари, что война к тому времени уже закончится. Никакой обычной суматохи во дворе, даже на Новый год. Возможно, это объяснялось следующими двумя причинами: а) пищи было мало, б) пленные спрашивали себя: станут ли со всеми нами обращаться как с заложниками наподобие Prominente?

4 января 1945 года капитан авиации Танстолл в очередной раз отправился на военный суд в Лейпциг. Это было в четвертый или в пятый раз? Я сбился со счета. Его обвиняли в нецензурном обращении к немцам. Адвокат защиты указал, что оскорбительное слово являлось ботаническим или зоологическим термином для обозначения помеси видов. Суд же остановился на значении данного слова в разговорной речи, и Танстолл получил три месяца тюрьмы минус шесть недель, проведенных им в камере в ожидании суда. Война закончилась, прежде чем он успел отсидеть весь свой срок до конца.

9 января перед военным судом в Гнезене предстал американский капитан Шэфер. Он находился в Кольдице с 25 декабря и обвинялся в оскорблении немецкого унтер-офицера в другом лагере и неподчинении его приказам. Вынесли приговор: смерть. Когда Шэфер вернулся, мы посадили его в одиночную камеру. По этому делу консультировались с самим Гитлером, как главой держащей в плену державы, но в неразберихе двух последних месяцев войны апелляции к различным швейцарским и немецким инстанциям никогда не отклоняли, и Шэфер выжил.

В середине января нас уведомили о прибытии пяти французских генералов из офлага 4А, Кенигштайн – генералов Флавиньи, Бюиссона, Буасса, Дэна и Месни. Они ехали в Кольдиц по отдельности, и первая четверка прибыла благополучно.

Последнюю машину мы ждали долго. В конце концов, вместо нее из Дрездена пришла телеграмма: «Генерал Месни застрелен на автостраде при попытке бегства». Поскольку он никого не предупредил о своих намерениях бежать, генерал Флавиньи наиболее резко отзывался о его убийстве[78].

30 января наступила очередная годовщина пришествия к власти партии. Не очень-то подходящий момент для празднований.

В начале февраля нас предупредили о переводе к нам из Варшавы генерала Бур-Коморовского и его личного состава (примерно с дюжину человек). Эти люди спланировали и подняли восстание в Варшаве. Они прибыли в Кольдиц 5 февраля – впечатляющая группа людей с героизмом и трагедией за плечами. Советский Союз – ближайший союзник – никак не поддержал восстание. Он просто бездействовал в ожидании исхода на восточном берегу Вислы, пока СС методично ломал польское сопротивление и уничтожал целые кварталы города. Однажды Бур-Коморовский признался мне в своей ненависти ко всему немецкому, но в еще большей ненависти ко всему советскому. «Даже если вы оккупируете нашу страну на двадцать лет, обе ваши страны, – сказал он, – мои люди останутся поляками, какими и родились». Именно этот дух и помог генералу Бур-Коморовскому воодушевить, снарядить и организовать свою внутреннюю армию из двух сотен пятидесяти тысяч человек под самым носом наших собственных оккупационных войск и полиции. Когда же это восстание было сломлено и он сдался, он вытребовал для своих людей протекцию Женевской конвенции. Мы согласились рассматривать их как военнопленных, а не партизан. Как далеко было отсюда до берлинских Олимпийских игр 1936 года, когда генерал Бур-Коморовский от лица польской команды получил награду за искусство верховой езды из рук самого Гитлера!

9 февраля старший британский офицер подполковник Тод попросил о встрече с комендантом для обсуждения процедуры и шагов, которые необходимо предпринять при приближении американцев. Комендант снова ответил, что не имел особых указаний по этому поводу.

15-го числа этого же месяца в замок прибыли три офицера военно-воздушных сил Великобритании. Их лагерь в Сагане эвакуировали перед приближением русских, и эти трое бежали. Их поймали и отправили нам. Мы передали их в Нюрнберг. Через несколько дней Кольдиц посетили швейцарцы, в последний раз. Они устроили небольшую чайную вечеринку для Prominente и других, но Бур-Коморовского и его группу не пригласили. Их Herr Denzler, казалось, совершал прощальный обход. Его эскорт из ОКБ сообщил нам, что подобные прощальные мероприятия уже вошли в некое правило.