Клерамбо - Ромен Роллан

и она никому неизвестна; судьба – это мы; впадать в уныние значит обескураживать ее.

Но Моро убитым голосом заявлял:

– У нас не хватит силы, у нас не хватит силы… Неужели вы думаете, я не вижу, как ничтожны шансы на успех Революции у нас, при теперешних условиях, после разрушений, экономического разорения, деморализации, смертельной усталости, вызванной четырьмя годами войны?..

И он признался:

– Я солгал при первой нашей встрече, утверждая, что все мои товарищи подобно нам страдают, чувствуют возмущение. Жило вам правильно сказал: нас только горсточка. Другие в большинстве случаев хорошие ребята, но слабые, слабые!.. Они довольно верно судят о вещах, но предпочитают не толкаться головой о стену, а сидеть спокойно, ни о чем не думая, и отделываться смехом. Ах, этот французский смех, наше богатство и наша гибель! Как он прекрасен, и какой это клад для угнетателей!.. "Пусть поют, лишь бы платили!" говорил наш итальянец…* "Пусть смеются, лишь бы умирали!" – А потом эта страшная способность привыкать, о которой говорил Жило. К каким бы нелепым и тяжким условиям ни надумали приневолить человека, он ко всему привыкает, привыкает к жаре, к холоду, к смерти, к преступлению, нужно только поставить его в эти условия надолго, и он был бы не один, а в стаде. Вся сила сопротивления уходит на приспособление; а потом забиваешься в уголок и сидишь не шевелясь, из страха, как бы от перемены положения не возобновилась затихшая боль. Такая усталость одолевает нас всех! Когда армия разойдется по домам, у нее будет только одно желание: забыться и уснуть.

* Кардинал Мазарини, французский премьер-министр (1602-1661) (Прим. перев.)

– А как же свирепый Ланьо толкует о том, чтобы все опрокинуть вверх дном?

– Ланьо? Я его знаю с начала войны. Я видел его последовательно патриотом, реваншистом, аннексионистом, интернационалистом, социалистом, анархистом, большевиком и циником, которому на все наплевать. Он кончит реакционером. И пошлют его на убой, как пушечное мясо, против неприятеля, которого завтра заблагорассудится выбрать нашим правителям среди наших сегодняшних друзей или врагов… Народ разделяет наше мнение? Да, но разделяет также мнение других. Народ разделяет последовательно все мнения.

– Вы революционер с отчаяния, – со смехом сказал Клерамбо.

– Среди нас много таких.

– Жило однако вышел из войны большим оптимистом, чем был раньше.

– Жило способен забывать, – с горечью сказал Моро, – я не завидую его счастью.

– Не надо тревожить его счастье, – сказал Клерамбо. – Помогите Жило, он в вас нуждается.

– Во мне? – недоверчиво спросил Моро.

– Он нуждается в том, чтобы верили в его силу, иначе он не будет сильным. Поверьте же.

– Разве можно верить по заказу?

– Вы кое-что об этом знаете!.. Нельзя, не правда ли?.. Но зато можно верить из любви.

– Из любви к тем, которые верят?

– Разве не всегда мы верим любя и только любя?

Моро был тронут. Его рассудочная, горячая, иссушенная жаждой знания молодость страдала от недостатка братской любви, – явление обычное среди лучших представителей буржуазного класса. Общительность изгнана из программы нынешнего воспитания. Это постоянно подавляемое жизненное чувство недоверчиво пробудилось в окопах, этих ямах, набитых живыми, страдающими человеческими телами. Но загнанному чувству боялись давать волю. Общее огрубение, боязнь сентиментальности, ирония сковывали сердца. После болезни скорлупа гордости размягчилась у Моро. Клерамбо не стоило большого труда разбить ее. Благотворное влияние этого человека сказывалось в том, что при общении с ним таило самолюбие, ибо сам он не имел его вовсе; и вы держали себя с ним так же, как и он держался с вами, не стеснялись своей истинной природы, своих слабостей, вопля души, заглушаемого ложной гордостью. Почти незаметно для самого себя Моро убедился на фронте в превосходстве людей низшего социального слоя, своих товарищей – солдат и унтер-офицеров; он чувствовал симпатию к Жило и был счастлив, что Клерамбо поощрил в нем это чувство. Клерамбо формулировал его тайное желание сблизиться с человеком, который нуждался бы в нем.

Клерамбо подсказал и Жило быть оптимистом за двоих, поддержать Моро. Таким образом оба почерпнули помощь в потребности помогать друг другу. Великий принцип жизни: "Кто дает, тот имеет".

В какие угодно времена, при каких угодно бедствиях еще не все потеряно, покуда в душе народа теплится искра мужественной дружбы. Раздувайте ее! Сближайте одинокие хладеющие сердца! Пусть добрым плодом этой войны народов будет по крайней мере слияние лучших представителей общественных классов, единение молодежи физического труда и молодежи труда умственного: взаимно восполняя друг друга, они должны обновить будущее.

Но если единение не может быть достигнуто желанием господствовать над другим, то оно не создается также желанием отдаться во власть другого. Между тем интеллигентная молодежь революционных кружков с каким-то странным самолюбием относилась к этому вопросу. Юноши накидывались на Клерамбо, заявляя учительным тоном, что ум и образование должны быть отданы на службу пролетариату… "Dienen, dienen!.." последние слова гордеца Вагнера. Это также слова не одной разочаровавшейся гордости. Они хотят быть или господами, или слугами.

– Труднее всего в этом мире (думал Клерамбо) найти честных людей, которые попросту желали бы быть мне ровней. Если уж надо выбрать между двумя деспотизмами, я предпочитаю деспотизм, который держал в рабстве тела Эзопа и Эпиктета, но предоставлял свободу их уму, деспотизму, который сулит нам свободу экономическую и рабство души…

Под влиянием этой нетерпимости он почувствовал свою неспособность примкнуть к какой-нибудь партии, псе равно какой. Между двумя противоположными силами, Революцией и войной, он мог сделать выбор (и открыто делал его) в пользу Революции, ибо она одна давала надежду на наступление весны; война же убивала будущее. Но отдавать предпочтение какой-нибудь стороне не означает поступиться независимостью своего ума. Демократии совершают большую ошибку, желая, чтобы у всех были одни и те же обязанности и чтобы все впрягались в одну и ту же работу. В прогрессирующем обществе существует самая разнообразная работа. Тогда как большинство армии бьется над достижением непосредственных успехов, другие должны охранять вечные ценности, возвышающиеся и над завтрашними и над вчерашними победителями, ибо они всех озаряют; свет их освещает дорогу, уходящую далеко за пределы дыма сражений. Клерамбо слишком долго ослеплял себя этим дымом, чтобы чувствовать охоту погрузиться в дым новой битвы. Но в