Мика и Альфред - Владимир Кунин

Кто-то из пацанов отчаянно крикнул:

— Чего ты краснеешь, Мишка?! Чего ты стесняешься? Что, евреи не люди, что ли?!

Но Студер даже не обернулся на этого пацана.

— Вынимай свою мотовилу, жидяра необрезанная, — ласково рассмеялся Студер, приняв молчание Мики за испуг. — Сейчас мы тебя вернем в настоящую соломоно-хаимовскую веру… А то тут про тебя такое плетут — уши вянут.

Вот когда в голове у Мики пронеслось:… ЭТО НЕ КРАЙНИЙ СЛУЧАЙ… НО ТАК БУДЕТ ЛУЧШЕ ДЛЯ ВСЕХ И СПРАВЕДЛИВЕЕ!!!

— Чего молчишь? — спросил Студер. — Перебздел?

— Нет, — ответил Мика, глядя в глаза Студеру. — Прощаюсь с тобой.

— И куда же ты сваливаешь? — поинтересовался Студер.

— Я? — переспросил Мика и встал, так и держа в руках тетрадку с наброском и чернильный карандаш. — Я — никуда. А вот ты, сучара поганая, дешевка, шакал вонючий, исчезни, чтобы тебя больше никто никогда на этой земле не видел! Дерьмо…

Студер выставил вперед заточку, рванулся к Мике, но как-то странно споткнулся о вылезающий из земли корень ели и упал, кашляя кровью. А потом всхрапнул — из широко открытого рта вырвалась толстая струя светлой крови, и бывшего налетчика Вовы-Студера не стало…

* * *

Потом были допросы, дознания, писание объяснительных записок, устные показания. И несмотря на то что каждого пацана «раскручивали» отдельно от других, в одиночку, все говорили одно и то же: «Студер бросился на Художника с заточкой, но споткнулся о корневище и упал, ударившись грудью о землю…»

А доктор в своем заключении написал совсем просто: «На почве переутомления и ушиба — разрыв легочной артерии».

Правда, ни один пацан не сказал, что Художник после этого ужинать со всеми не пошел, а, сославшись на неважное самочувствие, примерно с полчаса провалялся в своей палатке. Что тоже вполне объяснимо — перенервничал человек…

* * *

Вторично Мика был вынужден воспользоваться своими редчайшими и фантастическими «биоэнергетическими» способностями невиданной силы уже перед самым выпуском, недели за две до окончания «Школы Вишневецкого».

Именно в тот период, когда согласно мудрым и дальновидным предсказаниям аналитического отдела НКВД после всех самоубийств, парашютной подготовки, драк и поножовщин, нескольких «спусков» с гор для «устранения носителей секретной информации», смертельных случаев на занятиях по подрывному делу, скалолазанию, горнолыжной и альпинистской учебе в Школе Вишневецкого осталось чуть больше шестидесяти человек, наступило относительное спокойствие.

Нет, нет! Не благость снизошла на это далеко не высокоморальное заведение. Просто стало постепенно уходить всеобщее ожесточение, постоянная готовность вцепиться друг другу в глотку и немедленно утвердить себя в этом жестоком и безжалостном мире!

Исчезало массовое, психически нездоровое состояние первых трех с половиной месяцев, порожденное тяжелейшими условиями круглосуточного напряжения, изматывающими подъемами в середине ночи, изнурительными многочасовыми тренировками.

С каждым днем все реже и реже возникали нервные срывы от чудовищного грохота камнепада, спровоцированного одной автоматной очередью… От взрывов снежных карнизов и жутких сходов лавин… От крови, текущей из носа и ушей при высокогорном восхождении… От постоянных головных болей из-за нехватки кислорода… И вечной нервозной вздрюченности пятнадцатилетних мальчишек, физиологически становящихся мужчинами…

А их именно в этот — такой тонкий, такой болезненно-непредсказуемый — переходный возраст обвешали боевым оружием и стали учить убивать профессионально…

Сверху же непосильным грузом легла на их плечи прошлая уголовно-блатная, жалкая и нечистая «вольница», лишившая их какого бы то ни было понятия о нормах человеческого бытия.

К середине четвертого месяца стали пробиваться робкие, крохотные росточки новых форм взаимоотношений.

То ли потому, что трупов навидались уже досыта, то ли стало появляться пресловутое ощущение «альпинистской связки», когда карабкаешься вверх по слоистому глетчеру на высоких и острых кошках, а под тобою пять тысяч метров пустоты, льда и скал, и ты даже в очень черных очках, берегущих тебя от ледяной слепоты, начинаешь отчетливо видеть, что твоя жизнь целиком и полностью зависит от тех, кто идет с тобой в этой связке. Равно как и их жизнь поручена не кому-нибудь, а тебе лично…

… В последнее тренировочное восхождение на пик Сталина были отобраны тридцать четыре сильнейших пацана. И Мика Поляков — в том числе.

На восхождение их повел сам Андрей Семенович Вишневецкий — заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму, полковник НКВД, начальник совершенно секретной школы горноальпийских диверсантов.

Через полмесяца из этих тридцати четырех должны были быть сформированы две компактные боевые группы, для которых в оперативно-стратегическом отделе союзного НКВД уже полным ходом разрабатывались две ответственнейшие диверсионные операции — одна для Восточных Карпат в районе Мукачевского перевала, вторая — для Приэльбрусья Большого Кавказа.

Уже были даже уточнены сроки вылета групп для переброски в районы задания. Аналитический отдел просчитал: при успешном выполнении акций возможность остаться в живых кому-нибудь из пацанов этих двух групп практически сводится к нулю…

… Но почему, почему этот пацан-симпатяга — бывший магазинный вор с порочно-лукавой рожей и кличкой Маэстро, который почти пять месяцев вечерами, как воск, растапливал самые ссохшиеся и заскорузлые души блатников и уркаганов своей виртуозной игрой на гитаре, а немец-подрывник из дивизии «Эдельвейс» аккомпанировал ему на маленькой шестигранной гармошечке-концертино, ПОЧЕМУ ЭТОТ ЧЕРТОВ МАЭСТРО ДОЛЖЕН БЫЛ ПОГИБНУТЬ ИМЕННО СЕЙЧАС?!

Как он соскользнул с края ледовой площадки, где они хотели остановиться на ночлег?!

… Как он сумел выпасть из своей «связки»?!

… Почему отстегнулся страховочный карабин?!

Этого не мог сейчас сказать никто.

Зато все пацаны, сам Вишневецкий, оба инструктора-альпиниста — мастера спорта из института Лесгафта…

… ВИДЕЛИ, как Маэстро неожиданно поскользнулся и с коротким, удивленным и неестественно тоненьким, пронзительным криком полетел вниз — в жуткую ледовую расщелину, которой не было ни конца, ни края…

Широко открытыми от ужаса глазами потрясенный Мика секунду провожал погибающего Маэстро, а потом 208 вдруг неожиданно побагровел, обхватил свою голову двумя руками, словно боялся, что она сейчас разлетится на куски, и истошно закричал:

— НЕТ!!! НЕТ!!! НЕТ!..

* * *

— Вадяша, Петюня!.. Я, клянусь вам, ни слова не преувеличил!.. Вспомните, когда мы лет пятнадцать тому назад все вместе брали этот пик. Тогда Абалаков с Памира приехал, с нами ходил, помните? Там еще такая площадочка ледяная на отметке четыре шестьсот… Помните? Слева — стенка, справа — расщелина метров триста глубиной… И этот засранец поскальзывается и туда!.. Прямо в расщелину!.. Все! Нет человека, понимаете?… И вдруг один паренек хватает себя за башку и орет: «Нет!!! Нет!!! Нет!..» Три раза. Вот тут, мужики, вы меня можете на хер послать, морду набить, в глаза плюнуть, но я клянусь вам — самым близким мне людям!.. — мы все, все видим, как бедняга пролетает метров полтораста вниз, а после крика того паренька «Нет!!!» его падение, слышите?… ЗАМЕДЛЯЕТСЯ, И ОН СОВСЕМ ПЛАВНО СОБСТВЕННЫМИ НОГАМИ ОПУСКАЕТСЯ НА МАЛЕНЬКИЙ, ЕЛЕ ВЫСТУПАЮЩИЙ, ОБЛЕДЕНЕЛЫЙ СКАЛЬНЫЙ КАРНИЗ… Я ему ору: «Не шевелись!!!», а он и ответить не может… Ну дальше, сами знаете, дело техники. Спустились к нему, увязали его в «беседку», вытащили наверх, спрашиваем: «Ты почувствовал что-нибудь такое особенное?» А он говорит: «Будто кто-то меня подхватил так мягко, обнял и поставил на ноги…» Петро! Что это?! Ты же сыщик, едрёна вошь, объясни… Вадик! Вадяша, дружочек ты наш, профессор, мать твою за ногу! Осмотри ты меня, обследуй, что со мной? Может, я от этой долбаной службы просто чокнулся, с ума сошел?… И ничего этого в горах не было… А, ребята?…