Переплетчик - Эрик Делайе

Альфонс де Ври по-прежнему пытался преподавать Анне точные науки, но её интерес серьёзно упал. Она схватывала на лету, но не проявляла ни рвения, ни желания, и вскоре учитель сообщил Дорнье, что изучать дальше физику и математику попросту нет смысла. Анна выйдет замуж, и её обучение в доме де Торрона примет совсем другой характер. Нового преподавателя по гуманитарным наукам со времён Арсени так и не наняли, поэтому последние месяцы перед свадьбой Анна разве что читала книги для своего удовольствия и гуляла по саду.

За день до запланированного приезда жениха на Анну накатило желание сделать что-либо такое, что гарантированно отпугнёт де Торрона. Например, внезапно нанести ему визит и откровенно рассказать о своей распутной жизни, о сексуальных утехах, о приключениях и авантюрах. Но такой шаг в первую очередь стал бы смертельным оскорблением отца, и Анна отбрасывала глупые мысли. Рефлексия затянула её настолько, что Анна могла по часу лежать на кровати и смотреть в потолок, ни о чём не думая. Где-то в глубине происходило переосмысление её пока что не очень длинного жизненного пути.

Ночь перед визитом стала для неё гораздо более страшной, нежели ночь перед свадьбой, последовавшая несколькими неделями позже. В ту, вторую, ночь ей не снилось ничего, просто чёрная мгла и ни одного воспоминания утром. Но в ночь перед приездом де Торрона Анне приснился сложный, страшный и красивый сон, во многом определивший её дальнейшую судьбу. Главную роль в нём играл тот самый странный человек, дававший ей различные советы и приносивший книги. Он и на этот раз подарил ей книгу, но она всё никак не могла её раскрыть, а человек смотрел на неё с сожалением в глазах, как смотрят на больную птицу, неспособную взлететь, будучи при этом не в силах ей чем-нибудь помочь. А потом он сказал, что главное — не внутри, а снаружи, что основное в книге — это её переплёт, а не содержание, и открывать книгу для того, чтобы прочесть её, совершенно не обязательно. И Анна-Франсуаза в одно мгновенье научилась понимать содержание любой книги по её внешнему виду. Во сне она шагала вдоль длинных рядов дворцовой библиотеки и читала книги, просто проводя рукой по корешкам. Буквы, слова, предложения просачивались через кожаную или тканевую поверхность и проникали в её разум, откладывались на полках памяти — гораздо быстрее и эффективнее, нежели когда Анна зубрила параграф за параграфом по указанию де Ври или Арсени. Но главным была даже не информация, содержащаяся в тексте, а некие гипертекстовые (мы позволим себе использование этого анахронического термина) данные, сообщаемые самим переплётом. Анна видела человека, который писал или переписывал книгу (если она была рукописной), и печатника (если та оказывалась печатной), она видела и создателя оригинала, корпящего над столом, и переплётчика, тиснящего блинт на кожаном холсте, и продавца, ставящего книгу на полку в своём магазине, и покупателя, листающего томик в трясущейся карете, и, в конце концов, себя саму, вкладывающую в книгу крошечную частичку души — одним только прикосновением к её переплёту.

А потом она заходила в отцовский кабинет и доставала из ящика книгу, переплетённую в кожу матери. Она проводила рукой по родинкам-звёздам и будто погружалась в это бесконечное тёмное небо, ощущала, что где-то там, за изображёнными созвездиями, есть другие, неизведанные, незаметные, до них нужно просто дотянуться, вот и всё. Мать на портрете казалась ей живой, она улыбалась и говорила что-то, едва шевеля губами, но Анна-Франсуаза не могла понять, что именно, хотя прислушивалась очень внимательно. Слова матери казались ей лишь шёпотом, шорохом листвы. А потом перед ней снова возникал тот человек и забирал книгу, и говорил: «Прости, но это моё гораздо в большей степени, нежели твоё, и я заберу это — с твоего позволения, прости меня, пожалуйста». Он покидал кабинет, а у Анны-Франсуазы не было сил для того, чтобы как-либо противостоять ему. Она выскакивала из кабинета, но снаружи уже никого не было, да и библиотеки не было, дверь почему-то выводила её в какой-то тёмный подвал, напоминающий пыточную господина Жюля, и посреди этого подвала, растянутый на четырёх верёвках, висел человек без кожи. Голова его была откинута назад, и Анна не знала, кто это, пока не подходила чуть ближе, а потом он поднимал голову, смотрел на неё, и она узнавала в его лице — единственной части, ещё покрытой кожей, — лицо своего будущего мужа, господина де Торрона. Здесь Анна просыпалась.

А на следующий день её жизнь изменилась.

Свадьба состоялась в ноябре. Людовик не присутствовал, поскольку был занят государственными делами, но вновь, как и на день рождения, прислал молодожёнам богатые подарки. Анне-Франсуазе понравилась церемония, какое-то не открытое до сих пор изящество проснулось в ней, когда она шла к алтарю в пышном свадебном наряде. Она точно почувствовала собственное величие, женственность, красоту, которую следовало нести с гордо поднятой головой. Она могла бы стать королевой, если бы захотела, — никакой Людовик не устоял бы перед этой девушкой, когда бы его случайный взгляд упал на её лицо и фигуру. Герцог де Торрон терялся на фоне Анны-Франсуазы, хотя был изящен и красиво одет. На него смотрели в какой-то мере как на её придаток, дополнительный аксессуар, который она зачем-то прихватила с собой к алтарю, будучи вполне самодостаточной и без мужчины. Но без мужчины к алтарю всё-таки не ходят.

К моменту свадьбы Анна-Франсуаза полностью переломила себя. Она воспринимала бракосочетание как нечто совершенно естественное, само собой разумеющееся. Странные сны больше ей не снились, и она начала забывать лицо человека, дававшего ей не очень важные книги и забравшего самую главную.

Как Анна-Франсуаза стала относиться к своему мужу, узнав его ближе? В общем, хорошо. Де Торрон оказался очень спокойным. У него были странные увлечения, которым он уделял гораздо больше времени и внимания, нежели молодой жене. Нельзя сказать, что он любил её, поскольку влюбиться за столь краткий срок в малознакомого человека совершенно невозможно, но он относился к ней хорошо, супружеский долг выполнял аккуратно, регулярно и без изысков. Иная женщина могла бы только мечтать о таком муже, но Анне-Франсуазе всё-таки хотелось чего-то большего. Он был приятен, не противен и тем самым чужд дочери де Жюсси, поскольку в де Торроне отсутствовала искра безумия, самодурства, риска. Если бы он бил Анну или заставлял её принимать участие в оргиях, она нашла бы себя в сопротивлении его произволу. Если бы он рвался на войну (конфликтов в Европе всегда хватало), она отдавала бы должное его смелости и встречала бы как победителя, если бы он был жалким, уродливым или глупым, она бы получала удовольствие, обманывая его. Но де Торрон был надёжным, спокойным и — совершенно никаким.

Самое неприятное, что нейтральность де Торрона в отношении почти всех окружающих его вещей и людей не давала Анне-Франсуазе никакой почвы для движения. Она не рвалась на сторону, не ввязывалась в неприятности, не любила мужа без памяти и ни в чём толком не нуждалась. Сплошные «не». Забеременеть ей тоже никак не удавалось, хотя Жарне, продолжавший посещать девушку в качестве личного врача, утверждал, что всё в порядке, и дело лишь за де Торроном, которому стоит продолжать попытки. Анна опасалась, что Арсени в тот памятный день всё-таки повредил её внутренние органы, но Жарне категорически отметал этот вариант. У многих пар не сразу получается, говорил он, успокаивая и Анну, и герцога де Жюсси. Де Торрону, казалось, вся эта суета с наследником была совершенно безразлична: он молча продолжал делать своё дело — с должной регулярностью.