Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

не понравилась. Исказивши её и дав ей превратный смысл, они наполнили журналы своими порицаниями, даже грубыми ругательствами»[782].

«The Times» сначала отказалась признать подлинность речи, однако 17 ноября 1835 года в газете появилась редакционная статья, начинавшаяся с характеристики Николая I как «жестокого татарина». Газета выражала мнение, что «безумие, или пагубный опыт обладания тиранической властью являлись единственными возможными объяснениями слов российского императора»[783].

Сен-Марк Жирарден в своей газете «Le Journal des Debats» 10 октября 1835 года опубликовал суровую статью об императоре Николае. Спустя несколько месяцев, выступая 11 января 1836 года в парламенте, он заявил, что, «конфисковав» в свою пользу Польшу, Россия разрушила в Европе «один из сберегающих её барьеров», и дальше затянул любимую песню либералов о том, что Россия и свобода — понятия несовместимые, поэтому «свобода — это лучший заслон против России». После этого политик перешёл к запугиванию парламентариев: «России не понадобилось и ста лет, чтобы от Азова дойти почти до дверей Константинополя <…> Шестьдесят лет ей потребовалось, чтобы оказаться там, где она сейчас <…> Пройдёт ещё шестьдесят лет, и где она будет?»[784] Как видим, классическая схема «враг у ворот» повторяется из работы в работу.

Уже знакомый читателю граф Монталамбер вплоть до 1860-х годов был яростным противником императора Николая Павловича, а затем и его сына императора Александра II. Проявляя озабоченность польской проблемой и всем, что касалось «Святой Польши», политик не мог не затронуть и собственно русскую тему. 6 января 1836 года, выступая в Палате пэров, он детально перечислил «зверства» России по отношению к польскому народу, стремясь показать, что драма поляков вполне вписывалась в общую политику России. Подчинение Польши — это только этап в реализации гигантского исторического плана завоевания всей Европы. Поэтому поляки защищали не только свою независимость и свои интересы, но «цивилизацию от варварства, долгое и благородное превосходство Запада перед лицом нового нашествия татар». При этом Монталамбер возмущался, что Россия повсюду находит «поклонников и почитателей», но что она обещает Европе? «Мрак вместо света, военный деспотизм вместо гражданских свобод, позор идолопоклоннической схизмы вместо свободных верований Запада».

15 июня 1839 года Монталамбер произнёс речь на митинге друзей Польши в Лондоне, в которой развил близкую французам мысль о том, что именно Польша спасла Европу от нашествия русских. Он становится одним из самых убеждённых сторонников франко-английского союза, главная цель которого, по его мнению, заключалась в том, чтобы остановить русскую экспансию, и открыто выступает за совместные военные действия двух держав против России. Монталамбер заявлял: «Может быть, мы являемся свидетелями этой неизбежной и слишком долго сдерживаемой борьбы свободы и справедливости против угнетения и отсутствия свободы, борьбы цивилизации против варварства…»[785]

Ежегодно во французском парламенте обсуждался Адрес в ответ на тронную речь короля, и всякий раз Монталамбер пользовался возможностью вернуться к польской проблеме и возобновить свои антирусские филиппики. 17 ноября 1840 года на волне Восточного кризиса и антирусских настроений он выступил с заявлением в Палате пэров: «Нам всем грозит всё нарастающая опасность российского доминирования в Европе <…> Россия уже обвивает Европу со всех сторон: её центральная граница находится всего лишь в двухстах лье от Рейна <…> От Буковины до Котора славянские народы Австрии исповедуют её религию, её ждут и призывают»[786].

Нападки на Россию в связи с польским вопросом усилились после того, как в западных областях России были приняты меры по закрытию католических монастырей и выселению польского монашествующего духовенства вглубь России. А ведь одним из идеологических обоснований польского восстания стала защита католицизма[787]. Памфлеты призывали к священной войне в защиту «пяти миллионов» польских католиков, которых Россия заставляла отречься от их веры. В 1842 году к осуждению России присоединилась и пресса, подстёгнутая папской буллой «О преследовании католической религии в Российской империи и Польше»[788].

* * *

Особого накала гнев французов достиг в 1846 году, когда стало известно о якобы имевшем место жестоком обращении с минскими монахинями, которые не подчинились приказу епископа Семашко перейти в православие и были арестованы, этапированы в Витебск, где их подвергли избиениям. Одна из монахинь, мать Макрина Мечиславская (в другой интерпретации — «Макрена», «Мокрена») сумела бежать, добралась до Польши, потом до Парижа, а затем отправилась в Рим. Там она встретилась с папой Григорием XVI, как раз накануне визита Николая I в Ватикан в декабре 1845 года. История минских «монахинь-мучениц» получила широкую известность после статьи во французской газете «Le Correspondent», опубликованной в мае 1846 года. Впоследствии она многократно пересказывалась в популярных брошюрах и быстро разнеслась по всему католическому миру. Этот эпизод повлиял на британское общественное мнение накануне Крымской войны. В мае 1854 года «Правдивая история минских монахинь» была опубликована в журнале Чарльза Диккенса «Домашнее чтение», а автором статьи стала Флоренс Найтингейл, встречавшаяся с Макриной в Риме [789].

Что касается версии, изложенной «игуменьей Макриной», то никаких доказательств правдивости своих слов она не предъявила (кроме свидетельства врача о телесных повреждениях), но на Западе ей поверили. Российские власти по горячим следам провели расследование, в ходе которого опровергли эти обвинения, доказав, что базилианского монастыря в Минске попросту не было. Кроме того, как отмечает белорусский историк Е.Н. Филатова, в запрошенных списках департаментом духовных дел и иностранных исповеданий не нашли такой фамилии среди монахинь-базилианок. Существовала путаница и в опубликованных показаниях монахини, которые продемонстрировали полное незнание ею географии белорусско-литовских губерний[790].

Первым эту мистификацию раскрыл и описал ксёндз Ян Урбан в статье «Макрина Мечиславская в свете правды» (издание журнала «Пшеглёнд Повшехны», Краков, 1923). Автор поставил под сомнение почти все изложенные «игуменьей» факты, касающиеся существования монастыря как такового, обстоятельств его ликвидации, а также применённых к монахиням пыток. Как полагал исследователь, Макрину использовали в политических целях круги польской эмиграции. По его версии, мнимая настоятельница — это Ирена Винч, вдова русского военнослужащего. Возможно, у неё были проблемы с законом, она привлекалась к суду за аферы, была бита жандармом, отсюда могли быть и следы побоев. Либо она была жертвой деспотизма и пьянства мужа, подвергавшего её избиениям.

После смерти супруга она разорилась и мирянкой жила в Виль-не при монастыре бернардинок, где служила ключницей или кухаркой. Услышанные там истории, гипертрофированные и приукрашенные, в том числе садомазохистскими фантазиями, легли в основу её рассказа, который изобилует вымышленными фактами, такими, например, как имена и фамилии сестёр, виды пыток, которым они якобы подвергались, причины смерти[791].

Несмотря на полное отсутствие достоверной