Мод. Откровенная история одной семьи - Донна Фоли Мабри

Для сада места было мало, но я все же соорудила огородик на заднем дворе и посадила помидоры и стручковую фасоль. Мои садоводческие навыки сослужили мне хорошую службу, и к следующей осени я собрала хороший урожай, которого хватило даже на то, чтобы поменяться избытками с Бесси — у нее были репа, зеленый перец и капуста.

Несмотря на долгую разлуку, мы с Бесси тотчас же вновь подружились. Мне было радостно иметь рядом подругу, с которой можно было поговорить по душам и которая понимала меня. Меня восхищала сила Бесси и то, как ей удавалось командовать мужчинами.

К 1940 году мне уже стукнуло сорок восемь, и я была в целом довольна жизнью. Бетти Сью быстро нашла подружек в новой школе; работа у Джорджа была стабильная, хоть и нелюбимая. Думаю, он не уволился только из страха перед Бесси. На фабрике «Бьюик» его каким-то чудом перевели с конвейера на место смотрителя. Когда он мне об этом рассказал, я спросила:

— А чем занимается смотритель?

— Что-то типа уборщика. Прибираюсь, смотрю за вещами. Мне это нравится больше, чем стоять на конвейере.

Я только покачала головой. Если Джорджу эта работа нравилась больше, значит, она была легче.

Пол так и продолжал прогуливать школу. Джордж все уговаривал меня разрешить ему остаться дома, — все равно он ничего не усваивал, — и, похоже, был прав. В двенадцать лет он мог читать и писать лишь некоторые слова. Учителя предлагали отправить его в спецшколу для детей с замедленным развитием, но Джордж не хотел об этом даже слушать.

Однажды Пола отправили домой с запиской от учительницы, мисс Спенс. В ней родителей просили в конце следующего понедельника прийти в школу и поговорить с учителем. Я пошла, но ужасно нервничала, и еще меня пугали размеры здания начальной школы Бельвью. Совсем не то, что крохотная школа с одним кабинетом, где училась я. Я спросила у какого-то ученика, и тот указал мне на нужный кабинет. Там меня уже ждали хорошенькая молодая женщина и мужчина постарше.

Оба они тепло улыбнулись мне и предложили сесть за парту. Я сжала сумочку на коленях и ждала, что они мне скажут.

Первой заговорила женщина:

— Миссис Фоли, Пол совершенно не усваивает программу, но мне кажется, мы можем ему помочь. Его можно отдать в специальную школу, с медицинским персоналом, который посмотрит, нет ли у мальчика проблем со здоровьем, и может быть, они смогут их исправить.

Я нахмурилась.

— А где эта школа?

Мужчина наклонился ко мне.

— Я доктор Гудвин, методист этой школы. Она в Оксфорде, где-то в тридцати милях к северу отсюда.

— Тридцать миль к северу? И как я буду каждый день туда его водить? У нас даже машины нет.

— Он какое-то время побудет в школе, мы проведем исследования и выясним, являются ли причины его отставания физическими или дисциплинарными.

Я покачала головой.

— Не знаю, разрешит ли его отец. Нужно с ним поговорить.

Доктор Гудвин встал и протянул мне руку.

— Отлично, я и сам с ним поговорил бы, если бы он согласился со мной встретиться. В следующий понедельник я буду здесь с мисс Спенсер, в это же самое время.

Я пожала ему руку.

— Спасибо, я дам вам знать о его решении.

В ту ночь я дождалась, пока мы ляжем в постель, и подняла этот вопрос. Когда я рассказала о спецшколе, Джордж сел в постели и покачал головой.

— Нет! Я не позволю ставить опыты на моем ребенке! Пусть даже и не думают!

— Но Джордж, он ведь с трудом пишет и читает. Может быть, они смогут ему помочь?

— Я сказал — нет. И больше не хочу ничего слышать.

Я решила пока оставить эту тему. В следующий понедельник я вновь пошла в школу и передала им слова Джорджа, добавив:

— Я уже давно отчаялась спорить с мужем. Может быть, если бы вы пришли к нам и поговорили с ним, он понял бы, что своими действиями делает ребенку только хуже?

Доктор Гудвин рассерженно покачал головой:

— Если он не позволит нам поработать с мальчиком в моей школе, я больше ничего не могу сделать.

Мисс Спенсер, похоже, сжалилась надо мной.

— А нельзя ли привести мистера Фоли в школу и вместе поговорить?

— Боюсь, что нет. Ему придется отпроситься с работы, а этого мы не можем себе позволить.

На самом деле Джордж был бы совсем не прочь прогулять работу, но я знала, что он ни за что не передумает и мы только зря потеряем часть его жалованья.

По дороге домой я размышляла о сложившейся ситуации. Все вокруг видели, что с Полом что-то неладно. Как бы мне хотелось, чтобы Джордж разрешил врачам его осмотреть, но я знала, что надежды на это нет.

Все время, пока Джин был в «Гражданском корпусе», мы с Джорджем регулярно получали от него письма, в них он писал о том, какое важное дело делает для страны и как ему нравится быть рейнджером. Платили ему 30 долларов в месяц, из которых 25 он отсылал нам — своей семье. Джин уверял нас, что деньги ему не очень нужны: его кормят, а к куреву он так и не пристрастился. Деньги он тратит, лишь когда выбирается в город посмотреть кино. Кино ему нравилось, особенно хара́ктерные актеры. Рою Роджерсу он предпочитал Гэбби Хейса и уж точно не пропускал ни одного фильма с Вардом Бондом, Виктором МакЛафленом или Эдвардом Эвереттом Нортоном, которого считал самым смешным актером Голливуда.

Бад писал раз или два в год, обычно — когда попадал в военную тюрьму за очередную провинность. За три года в армии его так часто штрафовали за плохое поведение, что он до сих пор был в чине рядового.

В один осенний день 1940 года в дверь постучали. Я никого не ждала, и это был не вторник, когда обычно приходил страховой агент за взносами. Я выключила газ на плите и подошла к двери, вытирая руки о фартук; раздражение мое росло. Ну, если это опять продавец из «Фуллер Браш» или откуда-нибудь! Я ведь уже сказала ему, что мне ничего не нужно!

Я открыла дверь и едва не упала в обморок, увидев на пороге высокого симпатичного молодого человека. Он вырос еще на два-три дюйма и набрал по меньшей мере 40 фунтов[11] с нашей последней встречи. Кожа загорелая, красновато-коричневая, на лице широкая улыбка, и во всей позе читалось ожидание.

Это был мой дорогой мальчик, мой Джин! Он сграбастал меня в объятия, оторвав от пола и раскачивая из стороны в сторону. Слезы покатились по нашим лицам. Когда он наконец отпустил меня, я вытерла щеки фартуком.

— Что ты здесь делаешь? Все в порядке? Ты ведь не ушел из «Гражданского корпуса», а?

— Давай присядем, мам, и я тебе все расскажу.