Хватайся за соломинку. Жар бабьего лета - Марина Серова

Вся страничка с буквой «Б» была посвящена Сане Бронникову. Это было некое подобие трудовой книжки – столько там было телефонов и наименований всевозможных организаций, аккуратно зачеркнутых одно за другим. Нетронутым оставались лишь домашний телефон вверху и в самом низу телефон ЖБК № 2, очевидно, его нынешнего места работы.

Водрузив пиджак на место, я спрятала записную книжку в карман своих джинсов и вышла из комнаты.

Вдруг сонную тишину пронзил доносившийся звонок откуда-то снизу. Я на цыпочках подошла к входной двери и, приложив к ней ухо, стала прислушиваться.

Этажом ниже открылась дверь, и я услышала знакомый дребезжащий голос. «Вот ведь какая общительная старушонка!» – с досадой подумала я. Тут до меня донесся негромкий мужской голос, почему-то показавшийся мне тоже знакомым. Голоса стихли, видно, бабулька с посетителем вошли в квартиру. Но только я с облегчением вздохнула, решив, что путь свободен, как голоса раздались вновь. Точнее, тараторила одна старушка. А самым неприятным для меня было то, что теперь кроме голосов я услыхала шум приближающихся шагов – соседка вела кого-то наверх.

– Только что девушка какая-то приходила, подруга Володина, – сообщала старушка своему спутнику, – Я ей про Аннушку рассказала, – продолжала она. – Девушка обещала скоро еще зайти.

Хоть мне и любопытно было узнать, кого препровождает соседка в квартиру Селивановых, но важнее было успеть вовремя спрятаться. Реакция старушки, если бы она застигла меня в квартире, была бы трудно-предсказуемой. В большой комнате, в совмещенном санузле и в кухне прятаться было бессмысленно, и я метнулась в Володину комнату. И вовремя. В замочной скважине повернули ключ, входная дверь распахнулась, и визитеры вошли внутрь. Но в Володиной комнате также прятаться было решительно негде. В книжном шкафу я при всей моей стройности уместиться не смогла бы никоим образом. Под кроватью лежали коробки и чемоданы. Пришлось пройти в глубину комнаты и искать убежища в соседстве с висящим на крючке костюмом.

– Так что вы говорите, надо Аннушке собрать? – спросила соседка.

– В этом я на вас рассчитывал. Все, что обычно берут женщины, когда ложатся в больницу. Вы уж распорядитесь, пожалуйста, по своему усмотрению, – ответил мужской голос, который я теперь, конечно же, узнала. Это был Андрюша Терентьев. Забавно, я в последнее время натыкаюсь на него везде и всюду.

– Ага. Сейчас соображу, что надо, – сказала старушка.

«Ну и ну, – размышляла я, в то время как соседка развила бурную деятельность, – и тут Андрей меня опередил. Как он только все успевает?!»

Я немного расслабилась, решив, что в Володиной комнате им вроде бы делать нечего. Старушка, не переставая дребезжать, суетилась, собирая вещи для Анны Петровны. Андрей молчал.

Минут через десять сборы были завершены.

– Вроде все собрала, – сообщила соседка.

– И еще, если нетрудно, положите что-нибудь из посуды. Я бы сам поискал, но вы лучше меня здесь сориентируетесь, – сказал Андрей.

– Ага, сейчас, милый.

Старуха ушла на кухню, откуда немедленно стал доноситься звон кухонной утвари.

Я все стояла у стены, прислонившись к костюму, как вдруг в комнату заглянул Андрей. Остановив на мне взгляд, он безо всякого удивления подмигнул и лукаво улыбнулся. Я приложила палец к губам. Андрей кивнул, подмигнул еще раз и вышел. Весь его вид говорил о том, что он не только ни в малейшей степени не удивлен моим здесь пребыванием, но даже как будто ожидал меня тут найти.

«Вот так ухарь», – подумала я, не в силах сдержать улыбку.

Через минуту-другую старушка закончила сборы, и они с Андреем вышли из квартиры.

Дождавшись, пока все стихнет, я обулась и тихонько выскользнула на лестничную площадку. Спускаясь вниз, где-то в районе между третьим и вторым этажами, я оказалась в объятиях Андрея. Подхватив меня на руки, он так громко расхохотался, что я начала опасаться, как бы он не привлек внимания соседей. Пришлось «заткнуть ему рот» крепким поцелуем, на который он не преминул с жаром ответить.

Наконец мне удалось высвободиться из его объятий, и мы благополучно вышли на улицу.

* * *

Мы подошли к моей машине.

– Эх ты, горе-сыщик, – веселился Андрей, – туфельки-то свои на шпильке чуть не посреди комнаты сбросила. Хорошо еще, что старушка – божий одуванчик – не заприметила. А то вот бы она удивилась: с чего это Анна Петровна на такую обувь перешла?

Я прикусила губу и ткнула его кулаком в бок. Мы сели в мою «девятку».

– Подумаешь, Пинкертон! Лучше скажи, каким ветром тебя вечно заносит туда, где я нахожусь? Как ты узнал, что я здесь?

– Ну, на это много ума не потребовалось. Во-первых, я бежевую «девятку» увидел. От Наташи узнаю, что у тебя такая. Увидел, и о тебе подумал. А когда бабулька сказала, что девушка только что приходила, я уже и не сомневался, что ты здесь. Ну и туфельки твои окончательно все прояснили, – заключил Андрей со смехом.

Я тоже засмеялась и сказала:

– Да ты, оказывается, мастер дедукции. Тебе бы самому в сыщики податься!

Андрей с серьезным видом посмотрел на меня и ответил:

– Я бы подался, но ведь ты ж тогда без работы останешься!

– А ты ехидный тип! – заметила я. – И к тому же злорадный.

– Ну вот, обиделась. И пошутить с ней нельзя.

Он нежно чмокнул меня в щеку и предложил сигарету. Мы закурили.

– Ты видел Анну Петровну? Что с ней? – спросила я, переводя разговор на серьезный лад.

– Я только что из больницы. У нее обширный инфаркт. Врачи говорят, состояние очень тяжелое. Когда я уезжал, она все еще была в реанимации.

– Бедная, – у меня сжалось сердце, поскольку стало ясно, что соседка-бабулька не преувеличивала, рассказывая о постигшей Володину мать беде. – А как ты узнал обо всем?

– Я приехал к ней примерно в первом часу дня. Увидел, что у дома машина «Скорой помощи», поднялся наверх, узнал, что Анне Петровне стало плохо и в какую больницу ее повезли. Я нагнал «Скорую» и поехал за ней следом. В больнице я поговорил с врачами. Все, что в их силах, они делают.

Как ни банально было это утешение, мне стало легче.

Заметив мое угнетенное состояние, Андрей сказал:

– Не переживай ты так, Тань. Выкарабкается она.

Я загасила окурок и произнесла:

– Боюсь, то, что с ней случилось, – на моей совести. Я была у нее утром.

– И что из этого? – удивленно спросил Андрей.

– Я приехала расспросить о той ночи, когда погиб Колесников. Я ей, конечно, ничего не говорила. Да и что бы я могла сказать, если сама еще ни в чем не могу разобраться? Я, как могла, постаралась ее успокоить, да только, видно, масла в огонь подлила. Она столько пережила за эти дни, а мой приход, наверное, оказался последней каплей.