Актеры советского кино - Ирина А. Кравченко

которая и внутри героя, и снаружи, и которая есть любовь — к кому? к чему? не все ли равно… И человек, не в силах вынести в сияющей ткани мира малейшего надрыва, замаскировавшегося под шутку товарища над его выдуманной любовью, вызывает того на дуэль. В одноименном рассказе Чехова дуэли нет, а в фильме их две. Первая — пародийная: Лобытко, шутя, изображает рукой пистолет, но не стреляет, а вдруг «слабеет» и картинно падает в канаву. (Похожее падение, но уже всерьез, возникнет в следующей ленте Балаяна, о которой речь впереди.) Второй поединок — настоящий. Герой Абдулова отводит пистолет, попадает Рябовичу в руку и бросается на помощь, но тот неумолим и выдавливает из себя полушепотом: «К барьеру!» Стреляет — мимо, то ли нарочно, то ли из-за своей близорукости, а потом уходит и сидит в траве под деревьями и плачет.

Немного позже он еще раз посетил усадьбу, где недавно пережил нечаянный, не ему предназначавшийся поцелуй от женщины, которой даже не увидел в темноте. Заспешил в тот рай в зыбкой надежде на что-то. Побродив по саду и покинув «обитель счастья», в конце фильма Рябович навзничь лежит на постели. Он настолько зачарован, заворожен своим волнением, накрывшим его с головой, что, слыша призыв Лобытко отправиться с товарищами в усадьбу, лишь смотрит куда-то, в одному ему ведомое пространство. И слабо шевелится, корчится, мучается оттого, что эта красота мнет, лепит его по своей воле, что она так властна над ним.

Отыскать мимолетно коснувшейся его фортуны он не смог бы, даже обойдя всю усадьбу и проведя тщательное расследование на предмет того, кто подарил ему поцелуй в темной комнате. Чехов, Балаян и Янковский намекнули на то, что поиски счастья бессмысленны. Либо чувствуешь мир, живущий по своим законам и потому являющий собой вечную драму, и тогда все, что угодно, способно всколыхнуть в тебе океан любви — либо нет, и тут хоть все вечера танцуй на окрестных балах, только ноги собьешь.

Рябович — это душа, у которой нет границ. Душа и есть судьба, и Янковскому ли было не знать об этом, когда он сам если и «отвлекался», то именно что отвлекался — от чего-то главного, к чему непременно возвращаются?..

А жуир и ловелас Лобытко после дуэли, пораженный готовностью человека умереть за нечто эфемерное, тихо стоит, прислонившись к дереву, ошеломленный тем, что открылось ему в нем самом и вокруг, и лес напоминает храм с деревьями-колоннами. И какая за откровением, посетившим его, следует сцена примирения, когда недавний обидчик осторожно касается плеча обиженного, — примирения во время похода, на конях, с символическим «осушением бокалов» на брудершафт и последующей скачкой по полю под веселую музыку!.. Оба героя, казавшиеся противоположными, оказались, по сути, братьями. Потому что Лобытко не слабее Рябовича чувствует красоту — и драматизм жизни. И жаждет он, ищет впечатлений потому, что старается заглушить свою способность все обостренно воспринимать, иначе она измучает его.

Но не от нее ли, «мучительницы», и сам исполнитель роли бежал при помощи женщин, застолий, казино — и даже актерской игры?

Роман Балаян:

«Кажущееся легкомыслие Абдулова — это было то скрытое, что я иногда видел в Олеге у него дома, когда он начинал пританцовывать, хе-хе, хи-хи, выскакивало в нем такое на минуту. А „Абдула“ чаще всего был насмешлив, прикалывался. Но, может, в нем глубоко-глубоко жил кто-то очень грустный, которого он не показывал…»

Раздолбайство как высокая поэзия

Ирина Алферова:

«Нет, Саша не был открытым человеком, как о нем многие думали. В ролях, в своих придумках — да, распахивался, но в жизни — нет. Взвивался, если к нему относились панибратски, мог даже затеять драку. Неприятности переживал, затаившись, никогда ничего не просил. Друзья Сашу искали, ловили, а сам он никому не звонил, ни к кому просто так не обращался, у него и не хватало на это времени. Кто хотел с ним дружить, тот звонил ему, разыскивал его. Но если Сашу о чем-то просили, он помогал. Часто забывал о том, что же обещал, поскольку его всегда ждали неотложные дела, и тогда приходилось ему напоминать. Некоторые обижались, но Сашу надо было знать, и те, кто его знал и принимал, с ним дружили. А если у него завязывались с кем-то близкие отношения, он ради друга мог бросить все».

Янковский, почитавшийся размеренным, уравновешенным, заботившийся о благоденствии семьи и собственном здоровье, сохранял в себе юношеский романтизм и «голову в облаках». В то время как Абдулов, общительный и неугомонный, был совсем не чужд практичности, даже подчеркивал ее.

Татьяна Друбич:

«Казалось, что Олег Иванович много старше Саши, более зрелый и мудрый. А Саша был как юноша, с душой нараспашку. Но советы давал неожиданно здравые, вполне прагматичные. Это очень удивляло в нем — что он вдруг мог стать старше всех и дать Янковскому сто пятьдесят верных житейских советов».

Сергей Соловьев:

«При своей „внематериальности“, неуловимости Саша бывал жесткий. Вернее, он знал, с кем надо быть жестким, а с кем мягким. За съемки в каких-то моих картинах платы не брал. Я ему: „Пойди получи деньги“. — „Ты обалдел? Я снимаюсь у тебя ради удовольствия. Что я, не найду, где заработать?“ Я знал, что он найдет, и там его будут долго вспоминать. Собственные творческие планы у него рождались грандиозные, и большинство рушилось на второй-третий день, но он умел денежку заработать. Умел и промотать. Играл в азартные игры, постоянно накрывал дома столы для друзей. При этом любую хорошую компанию мог в две минуты завершить.

Саша обладал настолько мощной энергетической силой и обаянием этой энергетической силы, что не было такого „оберштурмбаннфюрера“, которого он хоть в чем-то не перевоспитал бы. Даже не надо было пытаться ему возражать, как возмутился тогда, в ресторане, Кайдановский: „Ты что, не видишь, кому коробку на голову надел?“ Нет, он не видел и видеть не хотел. А видел то, что для него сию минуту представляло ценность.

Временами Олег начинал Сашке завидовать. Ему вдруг тоже хотелось чувствовать себя, как вольный птиц. Тогда он пребывал в дикой нерешительности: идти с товарищами — не идти, остаться — не остаться. И примыкал и не примыкал к нашей компании. Сашка башку бы откусил тому, у кого мнение не совпадало с его затеями по поводу отдыха, а Олег чего-то крутил-вертел…

Мягкий был