Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб - Вера Камша

Я не знаю, сколько займут переговоры, но в любом случае не располагаю временем. С завтрашнего дня интересы Талига в Бордоне уполномочены представлять граф Шантэри и рэй Суавес. Последний достаточно знает Бордон, чтобы с успехом исполнить эту миссию.

– Хуан Суавес? – с непередаваемой непринужденностью переспросил граф Марту, и Марселю опять стало интересно. – Я припоминаю это имя в связи с чем-то странным… Кажется, так звали одного из обвиненных в работорговле моряков, это было… Именно в тот год жители Бордона предпочли сторонников Гайифы…

– Я бы предложил вернуться к переговорам, – торопливо сказал носатый дож. Будь у него главным не нос, а уши, они бы понуро повисли, но носы не обвисают.

– Само собой, – согласился ургот, – тем более что тот Суавес ходил под ардорским флагом и не был дворянином. Видимо, я ошибся.

– Нет, граф, – Рокэ вновь провел рукой по сапфирам, – вы не ошиблись, но не стоит придавать прошлому определяющее значение. Я не знаток бордонских законов, но без участия рэя Суавеса переговоры могут носить лишь предварительный характер.

О том, что господа бордоны все это время будут набивать мошну Фоме, Алва не упомянул. Дожи догадались сами.

– Двенадцать лет назад! – воскликнул дож в бирюзовом, на вид самый молодой. – Я тогда был слишком юн для политики, но тоже припоминаю. Демис Гастаки, оспаривавший тогу у Никоса Гаккоса, изобличил ардорцев, похищавших девиц и продававших их в Багряные земли.

– Да-да, – закивал головой дож в болотно-зеленом; этот, наоборот, был старше других. – Я, по понятным причинам, хорошо помню это дело. Возмущение, вызванное словами Гастаки, вынудило Палату дожей ввести торговые санкции против Ардоры. Разумеется, сохрани я свою тогу, я бы оспорил это решение, но мне предпочли Гастаки. Неудивительно, ведь я всего лишь предостерегал Бордон от союза с Гайифой, а мой соперник схватил за руку работорговцев…

– В Багряных землях ваши девы без надобности! – рявкнул герцог Джильди, и Марсель понял, что их обед с фельпцем дал плоды. – Вера запрещает морискам пускать рожденных в Золотых землях дальше Межевых островов! Вы это знаете не хуже меня! Сколько раз Бордон пытался заключить торговый договор с Багряными землями, и каковы были результаты?

– Мы не можем ответить на этот вопрос, – начал дож в оливково-зеленом. – Нужно поднять бумаги…

– Поднимайте. – Ворон встал слишком стремительно, чтобы это не было политикой. – Или не поднимайте, но единственная уступка, на которую готов пойти Талиг, это предоставление на все время блокады урготским и фельпским негоциантам права поставлять жизненно необходимые Бордону товары.

– Ургот сделает все возможное, – ободряюще улыбнулся Марту, – чтобы люди получали необходимое по самым разумным ценам вплоть до подписания протоколов всеми сторонами, включая талигойскую.

– Я требую от старшины Палаты дожей отмены приговора, вынесенного в 388 году ардорским морякам, среди которых находился рэй Суавес, – блеснул глазами бирюзовый дож.

– Бордон пересмотрит обстоятельства этого дела. – Дож носатый пытался поймать взгляд почти ушедшего Ворона, но сидя это было невозможно. Пришлось встать. – Возможно, меня ввели в заблуждение. Гайифа, добиваясь своей цели, не чурается никаких средств, а я был молод и доверчив. Сама мысль о том, что наши сестры и дочери могли стать добычей…

– Действительно, – согласился Рокэ, – эта мысль весьма неприятна, особенно для любящего брата. Мы с виконтом Валме вас понимаем. И покидаем. Прошу засвидетельствовать мое почтение дочерям города Бордона и успокоить их. Им участь добычи никоим образом не грозит.

Судя по раздавшимся сзади звукам, дожи и союзники встали, но оглядываться имеет смысл либо на возлюбленную, либо на погоню, а вовремя выказанные дурные манеры – это тоже дипломатия. Виконт заговорил, лишь оказавшись в седле.

– Рокэ, – страшным шепотом окликнул он, – выходит, мы более не увидимся с нашими не-девами, которые могли стать добычей?

– Я – нет. Вы как хотите.

– Пожалуй, я тоже нет, – решил Марсель и вновь вспомнил о ненаписанном письме. – А куда мы сейчас поедем? То есть не совсем сейчас, а после морисков? Опять на какую-нибудь войну?

– Разумеется. Зачем дорога, если она не ведет к армии?

Руппи сидел с ногами в чудовищном, впору паре откормленных любовников, кресле и жалел Готфрида, хотя следовало думать об Олафе, о себе, о маме… Об оказавшейся во власти урода Дриксен, в конце концов! Танцы кончились, и Руперту фок Фельсенбургу оставалось одно – немедленно и тайно встретиться с бабушкой. Именно герцогиня фок Штарквинд будет командовать сражением, и только она сумеет победить.

Будь Руперт бароном Райнштайнером, он бы без колебаний поступил под начало грозной Элизы и жил от приказа до приказа, но лейтенант не мог выкинуть из головы ни Олафа, ни беднягу Готфрида. Если б Руппи хотя бы ограничился хирургией, а он, как назло, начитался о мозговых и сердечных ударах и теперь знал, что кесарь вряд ли встанет, и лишь одному Леворукому известно, соображает больной хоть что-нибудь или так и лежит хрипящей колодой. Превратиться в дышащее бревно страшно, но потерять тело и голос, сохранив разум… О таком лучше не думать, но не думать не выходило – автор осиленного Руппи трактата постарался на славу, остальное доделали воображение и воспоминания. О мрачноватом от мореного дуба зале и крупном человеке в мантии с лебедями и секирами – «братце Готфриде», что приходил к бабушке, приносил большие корабли с яркими парусами и весело хохотал. Об обещании взять Руппи на настоящий корабль. О самом корабле, кесарском фрегате, казавшемся огромным и дивным, а позднее ставшем маленьким и чрезмерно изукрашенным…

«Братец Готфрид» оказался кесарем, перед ним следовало преклонять колено, за него громко молились, над ним тихонько подсмеивались. Разумеется, за глаза и не при всех. Потом навалилась политика. Не сразу, а потихоньку, словно днище ракушками обросло. Назначение командующих, звания, ордена, маневры, походы – все это было тенями эйнрехтской возни, а в центре ее стоял Готфрид. Он уворачивался, отнекивался, соглашался, отмалчивался, плавал сразу в двух лодках, но плавал же! И неплохо, пока не позволил себя уговорить и не начал войну, которой так или иначе хотели все.

Ворошить собственную глупость было неприятно, но Руппи не собирался забывать, как едва не запрыгал от восторга, узнав, что Западный флот идет на Хексберг. Да, он бесился от того, что им навязали Бермессера с Хохвенде, но сам поход казался таким замечательным… Еще бы! Они совершат то, что не удалось даже Людвигу, они избавят кесарию от самой болезненной из торчащих в ее брюхе заноз, они, они, они… А ведь Руппи был Фельсенбургом и должен был понимать. Не понимал, чего уж говорить о Зеппе с Бюнцем, о сотнях, тысячах офицеров и матросов.

Видел ли сам Готфрид, куда его толкают, нет ли, но кесарь не смог отказать жаждущей расквитаться за последние неудачи Дриксен. Зато он разобрался в горах вранья и поверил не Бермессеру с Хохвенде, а Олафу. Суд окончательно расставил бы все по местам, назвав героев героями, а трусов и подлецов – трусами и подлецами, но сейчас задул другой ветер. Ветер Фридриха. Потрох тюлений… Явился! Под юбку Гудрун и без гвардии, словно в том фельсенбургском бреду.