Единорог - Айрис Мердок

Так как она молчала, Дэнис продолжил:

— Здесь не принято заниматься такими вещами, если ты не женат.

Мэриан продолжала молчать, и не потому, что была не уверена в своих чувствах, наоборот — слишком уверена. Она сумеет найти нужные слова. Наконец она произнесла:

— Я сказала, что люблю тебя. Возможно, я сама не понимаю, что имею в виду. Но прекрасно знаю, что для меня это хорошо и необходимо. Я никогда не испытывала такого прежде. И чувствую себя совершенно невинной. Впервые. Но может, это и не будет таким уж хорошим и чистым для тебя…

Спустившееся на них молчание было безмятежным, почти сонным, как их тела.

— Чего же ты хочешь?

— Того же, что ты, — чего-нибудь, этого. Я чувствую, что мы, как дети, вместе.

Он немного приподнялся и посмотрел на нее, затем стал неумело расстегивать ворот ее платья. Она помогала ему.

Позже, много позже, когда его смуглое тело пришло в движение, она, увидев над головой звезды, услышала, как тихо, очень тихо, как будто про себя, он прошептал:

— Но мы не верны, не верны.

— Мэриан, я думаю, что должен быть честен с тобой. И пожалуйста, прости меня, если я причиню тебе боль.

Мэриан рассеянно слушала Эффингэма, стоя у окна гостиной. Ханна может покинуть дом в любой момент. На этот счет не было никаких сведений, но ощущение неизбежности предстоящей разлуки и это чувство горечи наполнило собой все комнаты, лестницу и витало сейчас над террасой в утреннем солнечном свете. Несколько раз казалось, что шумит мотор «лендровера».

Прошлой ночью они с Дэнисом вернулись не слишком поздно и узнали, что в доме ничего не изменилось. Они оба испытывали облегчение и были намерены оставаться здесь до конца. Дэнис ушел в свою комнату, а она, облокотившись на подоконник, долго стояла, глядя на полную луну, как большой золотистый шар поднимавшуюся над морем. Наблюдала за ней, пока та не превратилась в плоскую серебряную тарелку, повисшую высоко в иссиня-черном небе, а море в ее лучах почти слепило ярким блеском.

Мэриан плакала слезами изнуряющей сломленной радости. Вернувшись в Гэйз, она снова почувствовала связь и с этим домом, и с драмой, происходящей в нем. Но ее отношение немного напоминало чувство человека, покидающего театр после какой-то трагической пьесы, измученного, разбитого, но в то же время освобожденного, с новым ощущением жажды трудной жизни. Бог знает, к чему приведут ее взаимоотношения с Дэнисом. Но что будет, то будет. Никогда прежде не испытывала она такой безрассудной любви, а в том, что сейчас она неподдельно влюблена, не было никаких сомнений. Это не кратковременное развлечение в лососиной заводи. Дэнис стал для нее реальным, таинственным, нескладным, незнакомым, узнавать которого придется бесконечно долго.

Они вернулись к Ханне, спрятанной Ханне, с чувством храброго стыда. Они не говорили о ней, и Мэриан не знала и не спросила прямо, что у Дэниса на душе. Сама же она ощущала как будто жалость, высветленную благодарностью, будто Ханна их соединила и избавила от прежних уз. Освободила. Нарушив семилетний пост, не только она бросилась во внушающую страх свободу, ее слуги тоже стали поразительно свободными.

— Что ты сказал, Эффингэм?

— Я сказал, что должен поговорить с тобой откровенно. Ты простишь меня?

Она должна поскорее поговорить с Дэнисом — что же им делать дальше. В любом случае Мэриан не видела необходимости в том, чтобы оставаться в Гэйзе до прибытия Питера Крен-Смита. Их не связывали с ним никакие моральные обязательства, и Мэриан, думая о нем, испытывала довольно сильный страх перед этой темной личностью. Хватит с нее трагической драмы. Свидание с Дэнисом, несмотря на всю его неожиданность и странность, таило в себе так много чувства и — главное — свидетельствовало о вступлении в реальную жизнь. Что произойдет между ней и Дэнисом, она не могла предвидеть и готовилась к трудностям, готовилась к боли. Но это будут подлинные отношения одного человеческого существа с другим. Она смутно ощущала, что, дождавшись возвращения Питера, они, возможно, будут вовлечены в дальнейшие магические события. После его приезда вряд ли удастся покинуть Гэйз, поэтому им следует скорее бежать. Но сначала, скорбно преклонив колени, они должны принять участие в мрачной процессии при отъезде Ханны.

— Да, говори, Эффингэм. Это о Ханне?

— Ну, не совсем. Мэриан, я надеюсь, ты не сочтешь меня безответственным и безумным. Я знаю Алису очень давно…

— Да, Эффингэм? — Это наконец Дэнис? Нет. Джеймси вприпрыжку пересекает террасу. Мелькнуло его лицо, выглядевшее исступленно счастливым. Ей пришло в голову, что Джеймси она не видела со вчерашнего утра, когда он был таким мрачным, печальным. Возможно, отъезд Ханны подарил и ему какую-то радость.

— Полагаю, мне лучше объяснить, рассказать тебе все. Да, это будет облегчением. Облегчением во многих отношениях. Даже если ты совершенно разочаруешься во мне.

— Я уверена, что этого не произойдет, Эффингэм. В чем дело? — Когда Ханна уедет, она заставит Дэниса сыграть на пианино и спеть. Тогда настанет время для слез.

— Ах, я так сожалею. Ты так быстро все понимаешь. Но позволь мне рассказать все по порядку. Это будет своего рода исповедь.

— Да, Эффингэм? — О чем это он говорит? Если бы только Ханна уехала. Это будет минута страдания, минута рождения, но через это нужно пройти, чтобы возникла новая жизнь.

— Моя любовь к Ханне — ты могла бы спросить меня прошлой ночью, что я сделал с ней и был ли я не верен…

— Не верен, — повторила Мэриан. Она ухватилась за это слово. — Мы все не верны, — сказала она с болью, но без смущения.

— Ты верна, Мэриан, дорогая, садись и посмотри на меня внимательно. Я знаю, что причиняю тебе боль.

Они отошли от окна и сели едва больших прогнувшихся кресла у камина. Обуглившиеся дрова и груды легкого пепла были разбросаны по очагу. Мэриан посмотрела на Эффингэма. Его светлые волосы все еще казались взъерошенными от утреннего ветерка, а большое лицо выглядело бледным, светилось усталостью и чем-то еще. Во взгляде его было что-то неистовое, что — Мэриан не могла определить. Она стала его слушать.

— Я любил Ханну, Мэриан. Я люблю ее и мог бы дать любые объяснения этой любви, но они бы оскорбили ее и всегда были бы меньше чем правда. Я любил ее, и многое мог бы для нее сделать, и, безусловно, страдал из-за нее. Я согласился бы на большие страдания. Ты веришь мне?

— Конечно… — Мэриан беспокоил и тревожил настоятельный исповедальный тон.

— Я не могу в полной мере объяснить или оправдать то, что произошло. Теперь я знаю, что никогда не мог оценить Ханну. Возможно, никто из нас не мог. Наверное, никто из нас даже не попытался…

— Кроме Джералда.

В замечании прозвучал неожиданный цинизм. Мэриан сказала так неумышленно и испытала облегчение, когда Эффингэм его не уловил.