Воссоединение - Эми Сильвер

– Пожалуйста, – сказала она слабым, напряженным голосом.

Он покачал головой.

– Я не знаю, что с тобой происходит, Джен. Похоже, что я один прилагаю усилия. И похоже, что бы я ни делал, все выходит не так. – Он подхватил дорожную сумку и, поворачиваясь, чтобы идти, увидел выражение ее лица. Он понял, что она сейчас заплачет, и в эту секунду решил, что не будет ее утешать.

Он ушел, не поцеловав ее на прощанье.

Как только он прилетит в аэропорт Корка, он позвонит ей на работу и скажет, как он сожалеет о случившемся, скажет, что любит ее больше всего на свете, что всегда будет любить. И извинится за то, что спрашивал ее, любит ли она его по-прежнему, потому что знает, что она любит, он знает об этом в глубине души, как он мог об этом спрашивать? Это было для нее оскорбительно, это было обидно. И хотя он по-прежнему чувствовал, что она была несправедлива, сейчас, в холодном, ясном свете дня, здесь, на высоте тридцать тысяч футов, при надвигающейся смертельной опасности, он признавал, что, возможно, только возможно, принимал такие решения, которые нужно было бы обсудить с ней. Как, например, поездка в Корк на Рождество.

И, размышляя над этим, он абсолютно точно понял, почему она так сказала о женитьбе и детях. Он знал, что она услышала его разговор с матерью и тетками после рождественского обеда, когда они спрашивали, когда будет свадьба и внуки и все такое прочее, а он сказал, мол, скоро, через год-два. Он знал, что ее это немного расстроило, но он сказал так только для того, чтобы от него отстали. Но сейчас до него дошло, что ей он никогда этого не объяснял.

Ах, если бы только они все это обсудили. Короче говоря, проблема была в том, что они в последнее время мало разговаривают по-настоящему. Это, вероятно, тоже была его вина, или, во всяком случае, большей частью его вина. Он постоянно работал, он часто ездил в Ирландию, плюс еще те месяцы, когда у них жил Дэн (что было еще одним решением, которое он принял единолично, не посоветовавшись с ней), и у них было мало времени на самих себя.

Если только он сможет поговорить с ней, если этот самолет не рухнет в море, он сумеет все уладить.

Она позвонила на работу, сказала, что заболела, и даже не испытала чувства вины, потому что на самом деле чувствовала себя больной. Когда она услышала, как закрылась входная дверь, когда поняла, что он действительно ушел, что она целую неделю не сможет его видеть, обнимать, не сможет загладить свою вину, ей сделалось физически плохо.

Она натянула одеяло на голову и лежала, вновь и вновь прокручивая в голове ссору. Она была неблагоразумна. Она была жестока. Она кинула в него кусок пиццы. Она наговорила ужасных вещей. Проклятая жена, чертовы дети. У нее в голове вновь и вновь звучал его вопрос, по-прежнему ли она его любит. Она свернулась калачиком. Если она пролежит так целый день, то будет слышать одно только это, оно не прекратится. Нет, надо встать, надо что-то сделать. Она приняла душ, оделась и спустилась вниз приготовить себе чашку чая. Она позвонила Лайле, с которой на самом деле не хотела бы провести день, и с облегчением услышала, что та никак не сможет еще раз отпроситься с работы, сказавшись больной. Она даже не стала звонить Нат или Эндрю, потому что очень хорошо знала – для того, чтобы любой из них отпросился с работы, потребовалась бы лихорадка Эбола или травма с ампутацией конечности. И в любом случае ей не хотелось провести день ни с одним из них.

Ей хотелось провести день с Дэном. Она не стала думать о том, почему с большей охотой проведет время с ним, чем с кем-то из остальных друзей. Эта мысль ее нервировала. Она не могла вспомнить, когда у нее появилось ощущение, что Дэн ближе ей, чем другие. Оно подкралось к ней поначалу едва заметно, а потом был тот вечер в баре с девчонками, когда они стали поддразнивать ее и она так разозлилась. И вдруг оказалось, что она ни о чем другом не может думать, что у нее появились такие чувства, которых быть не должно.

Лучше бы он у них не гостил. Именно постоянное пребывание рядом с ним и привело к таким результатам. Он попадался ей на глаза с самого утра, со своими всклокоченными после сна волосами и бледным, помятым лицом, высокий и тощий, с большими, скорбными серыми глазами, глазами, которые зажигались, когда он смотрел на нее. На нее действовала его безнадежная неприспособленность, его неспособность сварить себе даже яйцо. Если бы не она, он питался бы едой навынос и лапшой быстрого приготовления. Всему виной были долгие ночные разговоры на диване, когда он рассказывал ей о своей жизни, о том, как рос, вначале без матери, а потом и без отца, когда она осознала, как туго ему пришлось и насколько, по сравнению с ним, были счастливы и избалованы остальные. Ему пришлось так много бороться, и тем не менее вот он, смешной и добрый, и когда он смотрит на нее определенным образом, что-то с ней происходит.

Ей не нравилось думать об этом, не нравилось приходить домой вечером и грустно смотреть на то место на диване, где он всегда сидел, удивительно элегантно закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке, смеясь над чем-нибудь в телевизоре. Ей не нравилось, что она так много о нем думает. И особенно не нравилось то, как она проводила сравнения между ним и Конором.

Она знала, что это плохая идея – позвонить ему. Она набрала номер. Положила трубку на рычаг. Снова набрала.

Не прошло и часа, как он уже был в поезде, и в середине дня она встретила его на вокзале Ливерпуль-стрит. Они пообедали в Шордиче, сходили в галерею «Белый куб» на Хокстон-сквер, прогулялись по Коммершиал-стрит и зашли выпить в «Голден харт». Они проехались на метро и сходили в «Барбикан», где посмотрели невразумительный и крайне эротичный японский фильм. Потом вернулись в квартиру. На автоответчике было три сообщения. Она не стала их слушать. Они с Дэном сидели на диване лицом друг к другу, почти соприкасаясь ступнями, и пили красное вино.

Ногти на ее ногах были выкрашены в темно-красный цвет. Почти черный. У нее были идеальные белые, аккуратные маленькие ступни, такие, которые могли бы возбудить фетишиста. Не то чтобы Дэн был фетишистом. Но он отдавал себе отчет, что когда он с ней, то фокусируется на мелких деталях. Он думал о том, как она будет выглядеть перед камерой, выискивал ее наилучшие ракурсы. Ни одного плохого ему найти пока не удалось.

Он желал ее так сильно, как никого и никогда на свете. Можно было писать песни об этой девушке, можно было снять фильм о ее лице, о ее смехе, о ее длинной, изящной шее и очертаниях ее губ. Кровь в нем закипала, ему надо было это прекратить. Он резко прикусил губу.

Все это было для него не ново, но всякий раз, как он ее видел, говорил с ней, дела обстояли все хуже и хуже. Когда он целовал ее при встрече, это было самой острой мукой, какую он переживал. Да, это было не ново, но он позволил своему чувству разрастись, он баловал себя мыслями о ней, и эти мысли приняли нежелательное направление. Он долгие годы не позволял себе так думать с тех самых пор, когда они впервые встретились и когда он очень скоро понял, что она никогда не будет смотреть на него так, как смотрит на Конора.