Чёрные цветы - Николь Лесперанс

же поймала моё запястье. Я отсекла её одним ударом ножа, и она упала на землю, извиваясь и увядая. Ещё один побег потянулся к моей ноге, и я отскочила, поспешив в комнату Леоноры. Кажется, всё же стоило подождать и взять с собой Билли. Но я уже здесь, и я не позволю напугать себе каким-то жалким лианам. Я слышала, как они карабкаются по стенам, задевая листьями замшелые камни.

– Не лезьте, пока я вас тут не спалила! – прошептала я. И шелест прекратился.

Я ничего не обнаружила ни рядом с арфой Леоноры, ни под ней. С помощью ножа я очистила стену, в которой его нашла, но там не было достаточно больших трещин, чтобы поместился дневник. Полуслепая от пота, я стала обдирать растения на других стенах, но не увидела ни дыр, ни трещин, а побеги мигом возвращались на только что освобождённые места.

– Где ты его спрятала, Леонора? – бормотала я, но отвечали лишь птицы, повторявшие моё имя. Я напрягла мозг, вспоминая, что сказала мне Вайолет: она хотела прочесть, но не смогла.

Распинывая по пути лианы, я поспешила на кухню, где на полу возле очага мы нашли чьё-то гнездо, и принялась выбрасывать из него накопившийся мусор. Прелая пальмовая листва, влажные побеги бананов, осклизлые остатки перьев и комки гниющих водорослей. То, что осталось от венка, сплетённого мною для Вайолет, уже побуревшего и вялого. Комки чьей-то шерсти, пряди волос. Поднялась неописуемая вонь, и мне пришлось натянуть на нос ворот рубашки, чтобы дальше копаться в мусоре, но это не помогло.

Я уже нащупала грязь на самом дне гнезда и готова была сдаться, когда коснулась края какой-то бумаги. Мигая слезящимися глазами, я снова копнула тошнотворную кучу и вытащила половину записной книжки, разорванной по корешку. Сохранившаяся задняя сторона обложки была сделана из посеревшей ткани, а страницы пожелтели и промокли, так что едва можно было прочесть записи, сделанные изящным почерком.

Лианы воспользовались моментом и подобрались к ногам, уже начиная оплетать лодыжки, но я обрезала их ножом и кинулась наружу, остановившись лишь на порядочном удалении от дома. Здесь я выронила половинку книжки, зажала рот руками и кашляла и кашляла без конца, пока лёгкие не опустошились, а желудок не завязался узлом.

Всё ещё не справившись с одышкой, я уселась, прислонившись спиной к толстому стволу и подставив дневник солнечному лучу, пробившемуся сюда через густую завесу листвы. Чернила выцвели и размылись, а старинный почерк с завитушками было и так нелегко разобрать, однако постепенно мозг начинал складывать знаки в слова.

Я пришла к неоспоримому и сокрушительному выводу, что цветы меняют оттенки не из-за меня. Это Вайолет. Должна сказать Ионе, что не моё прикосновение заставляет их из белых делаться розовыми и алыми, а моей сестры, но он слишком увлёкся идеей, что это я.

«Остров любит тебя», – повторяет он мне, и я позволяю себе думать, что, может статься, и он тоже меня любит…

Что случится, если я признаюсь, что это не меня любит остров? Останусь ли я для Ионы такой же желанной? Станет ли он по-прежнему встречать меня по ночам и уводить в свои сокровенные места? Мы так же…

Остальные записи на странице были безнадёжно испорчены. Всё это было до боли похоже на то, что говорил Иона мне, и на то, что мы с ним делали… Мне стало дурно. Разве что я могла быть уверена, что это ради меня меняются цветы и это меня остров любит. Не могу сказать, хорошо это или плохо. Я потянулась к образку, не сразу вспомнив, что его больше у меня нет. И перевернула страницу.

Ночью он привёл меня к сердцу острова. Он не сказал, что это такое или что это означает, но судя по тому, как блестели его глаза, когда он о нём говорил, – это что-то очень важное. Иона сказал, что мы должны пойти туда вдвоём, и моё сердце трепетало при мысли о том, почему он так говорит.

– Ещё бы ему не трепетать, – буркнула я, хотя на самом деле была такой же глупой и слепой, как Леонора. Ведь если бы Вайолет не подожгла вчера маяк, я бы так и ходила с лапшой на ушах.

– Нашла что-то интересное?

Я охнула и встрепенулась – и вот, извольте видеть, он сам, стоит, вальяжно прислонившись к дереву.

Под луной и в сумраке пещер Иона был бесспорно хорош собой. При свете дня он был бессовестно, невозможно прекрасен. Бронзовая гладкая кожа, изящные мускулистые руки. Широко поставленные глаза казались такими же тёмными, как ночью, а их радужки были настолько велики, что белков почти не было видно. Он не отрывал взгляда от моего лица, совсем как в ночь нашего знакомства, словно искал ответ на невысказанный вопрос. Он был лгуном и убийцей, но прошло немало времени, пока мой мозг сумел об этом вспомнить.

– Что тебе нужно? – спросила я.

– Мне нужно объяснить, – даже его речь теперь звучала по-другому, скорее с английским, чем с американским акцентом. Тёмный взгляд удерживал меня с такой силой, что почти невозможно было отвести глаза.

– Что именно? То, как ты притворялся другим человеком в течение нескольких дней, или то, как устроил мне крушение в океане посреди ночи?

– Это не я, – тут же парировал он. – Это остров.

– А ты тут совсем ни при чём? – фыркнула я.

– Не совсем. – Иона наконец отвёл взгляд. – Но я бы не позволил причинить тебе вред.

Это наглое заявление о том, что он заботится о моей безопасности – когда лодку буквально разнесло на щепки, – распалило мой гнев.

– Хорошо, тогда как ты объяснишь то, что убил двух девочек?

– Я их не убивал, – со вздохом ответил он. – Ты не прогуляешься со мной? И я всё тебе расскажу.

– А почему мы не можем поговорить здесь? – Вряд ли это место в лесной чаще могло считаться безопасным, но, по крайней мере, здесь я сама контролировала ситуацию.

– Хочу тебе кое-что показать. – Иона шагнул ко мне, и солнце осветило идеально правильные черты его лица.

Убийца, он убийца!

– Я не собираюсь возвращаться в сенот или пещеры, – отрезала я. – И даже не пытайся заманить меня к сердцу острова.

– Да ты ведь уже была у сердца острова, – рассмеялся он. – И ничего страшного там с тобой не случилось – кроме того, что мы поцеловались.

Мои щёки запылали от воспоминаний.

– Я притворялся другим человеком, и я врал тебе, – продолжал он. – Но там я не притворялся.

Мне пришлось