Два брата - Александр Волков

Баталия началась в два часа дня. Забили барабаны на русских галерах, давая такт гребле, и авангард Петра в составе двадцати трех скампавей двинулся на шведскую эскадру.

Царь стоял на носу галеры без шляпы, встречный ветерок колыхал его длинные волосы, глаза Петра пронзительно смотрели вперед. Опираясь на трость, царь говорил окружающим:

– День сей, двадцать седьмое, зело для меня благоприятен! Двадцать седьмого июня разгромили мы шведов на суше[112]двадцать седьмого июля покончим с могуществом их на море.

Но не так легко было справиться с Эреншельдом, поседевшим на долгой морской службе. Губительный огонь противника отбил одну за другой две атаки, направленные на центр шведской эскадры.

Петр изменил тактику. Скампавеи, как стая борзых на крупную дичь, набросились на шведские галеры. Беря врага на абордаж, они высаживали пехотинцев на палубы шведских судов, и там завязывался ожесточенный бой.

Артиллерия смолкла, и лишь трещали ружейные и пистолетные выстрелы, мелькали в воздухе тесаки, сабли, абордажные пики, да слышались яростные крики бойцов.

Флаги на шведских галерах упали один за другим, и наступила очередь «Элефанда», казавшегося великаном среди русских скампавеи. «Прозерпина» первой сцепилась с фрегатом.

Бой был упорный. Кирилл Воскресенский во главе своих солдат и матросов теснил шведов к корме фрегата. Рослый детина выстрелил ему в лицо, но пуля только обожгла левую щеку Кирилла, и шпага офицера пронзила грудь противника. Марков дрался бок о бок с Воскресенским. Он раскроил череп шведского матроса, замахнувшегося на поручика абордажной пикой.

Новые и новые отряды русских взбирались на «Элефанд». Сопротивление шведов слабело. Но пока матросы фрегата отчаянно дрались с русскими, с левого, еще свободного борта спустилась шлюпка, и в ней среди гребцов виден был маленький старик в адмиральском мундире, с перевязанной головой.

Первым заметил беглецов Марков.

– Кирилла Прокопьич, – заорал он, – смотри, ихний главный удирает!

– Черт! – выругался Воскресенский. – Это сам Эреншельд!

Собрав несколько матросов и солдат, Кирилл бросился в шлюпку, колыхавшуюся у борта фрегата. Эреншельда удалось настигнуть у самого берега.

– Молодчина! – сказал Петр Воскресенскому, когда тот подвел к нему ослабевшего от раны адмирала. – Как звать тебя?

– Поручик Воскресенский, ваше величество!

– Из Навигацкой?

– Так точно, ваше величество!

– Помню, помню тебя! До адмирала дослужишься?

– Рад стараться, ваше величество! – гаркнул обезумевший от счастья Воскресенский.

– Ладно! – дружелюбно рассмеялся царь. – Отвези господина адмирала в лагерь, и пусть медикусы окажут ему всевозможную заботу. Старик заслужил сие своей храбростью![113]

* * *

Молодая столица[114]торжественно встретила победителей. Величавая процессия двигалась вверх по Неве. Ее открывали пленные корабли: «Элефанд», галеры, шхерботы. За ними следовали суда победителей, расцвеченные флагами, с матросами в белых рубашках, построенными на палубах, с оркестрами музыки.

На украшенных домах красовались аллегории,[115]пушки Петропавловской крепости и Адмиралтейства гремели беспрерывными салютами, с корабельных палуб доносилось «ура».

Петр сошел на берег под руку с Эреншельдом, еще не оправившимся от раны, и ввел пленного адмирала, как дорогого гостя, в свой дворец.

Когда стемнело, началась иллюминация. Горели гирлянды из десятков тысяч разноцветных фонариков, вертелись огненные колеса, взлетали фейерверки, высоко в небе рассыпались блестящие искры ракет…

Пиры следовали за пирами. Пировали у Петра, у Апраксина, у Голицына и у других вельмож. Полуживых собутыльников лакеи на рассвете развозили по домам, а к вечеру все собирались снова.

За боевые заслуги царь из шаутбенахтов[116]был произведен в вице-адмиралы: своей деятельностью в кампанию этого года Петр заслужил такой высокий чин.

В честь победы на монетном дворе были выбиты медали – золотые для офицеров, серебряные для нижних чинов.

Получили медали и Воскресенский с Марковым.

Гром гангутских пушек пронесся по Европе, встревожив европейских монархов и их министров, и вызвал в Стокгольме настоящую панику.

Странное, непонятное дело! Россия, эта загадочная страна, не только не истощилась в тяжкой войне, но, напротив, год от году становилась сильнее.

Гангут оказался переломным событием в Великой Северной войне. Первым его последствием явилось то, что эскадры Ватранга были срочно отозваны для защиты шведских берегов. Русский флот доказал свое неоспоримое превосходство на море, и шведские корабли уже не осмеливались появляться в русских водах.

Русские войска могли теперь в любое время ступить на территорию Швеции, не видевшей врага в течение столетий.

Война подходила к концу.

Иван Ракитин сделался главным приказчиком купца Антипа Русакова.

Он щеголял теперь в нарядном кафтане, в шароварах, заправленных в сапоги с подковками, в меховой шапочке с пером, лихо сдвинутой на ухо. Щеки его горели румянцем, рыжеватые усики вились колечками, а в глазах то и дело вспыхивал хищный огонек.

У хозяина была единственная дочь Анна. Веселая, синеглазая, она частенько приходила в лавку отца, чтобы выбрать сукна на новую шубку либо унести цветастую шаль. Купеческая дочь и молодой приказчик встречались взглядами. Анка краснела, Иван опускал глаза.

Ангип Ермилыч хвалил скромность Ивана.

– Молодец парень, – говорил он, – не зазнаешься. Недаром в писании сказано: «Всяк сверчок знай свой шесток». Анку я отдам за богатея-многотысячника.

Кабы знал Антип Ермилыч, как темными ночами сидели Иван да Анка у него в саду на лавочке, как строили планы уговорить строгого батюшку, как нежно расставались на заре…

В большом доверии был Ракитин у хозяина. Не раз ездил он с проезжей грамотой в Вологду и Казань, Антип Ермилыч доверял ему увесистые мешочки с золотом и обозы с товаром.