Известие о похищении - Габриэль Гарсиа Маркес

После смерти Марины и Дианы Пачо потерял всякую надежду, как вдруг возможность бежать ему представилась сама собой. Он уже не сомневался, что находится в одном из кварталов, прилегавших к проспекту Бойака на западе столицы. Хорошо знакомый район: Пачо часто в часы пик ехал из редакции домой этим путем, сюда же он направлялся и в день похищения. Здесь преобладали типовые жилые застройки со стандартными домами, похожими как две капли воды: гаражные ворота, крошечный садик, верхний этаж с видом на улицу, на всех окнах железные решетки, выкрашенные белой краской. За неделю ему даже удалось определить точное расстояние до пиццерии и узнать, что соседняя фабрика – не что иное, как баварская пивоварня. С толку сбивал только ненормальный петух, который в первые дни просто пел, когда ему вздумается, но через несколько месяцев начал еще и менять место: то он кричал где-то далеко в три часа дня, то прямо под окном в два часа ночи. Пачо еще больше удивился бы, если бы узнал, что Маруха и Беатрис совсем в другом месте слышат то же самое.

В торце коридора было окно: через него можно выпрыгнуть во внутренний двор, потом по развесистому дереву взобраться на увитый плющом каменный забор. Что находится за забором, он не знал, но поскольку дом угловой, считал, что там должна быть улица. Почти наверняка на ней расположены продуктовая лавка, аптека и автомастерская. Последнее было, скорее, минусом, ибо мастерская могла служить ширмой для похитителей. Однажды Пачо слышал с той стороны какой-то спор о футболе, и голоса, несомненно, принадлежали его охранникам. Во всяком случае, путь через забор казался простым, но все остальное оставалось непредсказуемым. Так что лучшей альтернативой казался туалет: бесспорным преимуществом было то, что только туда ему разрешалось ходить без наручников.

Ясно, что бежать нужно днем: ведь он никогда не просился в туалет среди ночи, даже если не спал, а смотрел телевизор или писал, сидя на кровати; необычная просьба могла вызвать подозрения. К тому же уличная торговля закрывалась рано, после семичасового выпуска новостей соседи расходились по домам, и в десять окрестности пустели. Даже по пятницам кипучая вечерняя жизнь Боготы замирала, слышалось лишь неторопливое пыхтение пивоварни да короткий вой скорой помощи, выруливающей на проспект Бойака. Кроме того, ночью будет трудно быстро укрыться на пустынной улице, когда двери лавок и домов надежно заперты на засовы и щеколды.

Крайне благоприятная возможность бежать все же представилась 6 марта именно ночью. Один из охранников принес бутылку водки и пригласил Пачо выпить, пока шла телепередача о Хулио Иглесиасе. Пачо пил мало, только за компанию. Охранник, заступивший на смену только вечером, наливал себе часто и упал как сноп, не осилив бутылки и не пристегнув пленника к кровати. Однако Пачо так хотелось спать, что вначале он даже не подумал о посланной небом возможности. Ночью, если ему требовалось пойти в туалет, его должен был сопровождать дежурный, но Пачо решил не нарушать его счастливый хмельной сон. Без всякой задней мысли он вышел в темный коридор – как был, босиком и в трусах, и, затаив дыхание, миновал комнату, в которой спала остальная охрана. Кто-то храпел как паровоз. До этого момента Пачо не приходило в голову, что это может быть побег и самое трудное уже позади. К горлу подступила тошнота, язык онемел, сердце выпрыгивало из груди. «Страшно было не бежать, а решиться», – вспоминал он потом. На ощупь добравшись до туалета и осторожно закрыв дверь, он решил, что обратной дороги нет. Второй дежурный, полусонный, толкнул дверь и посветил фонарем Пачо в лицо. Оба застыли от неожиданности.

– Ты чего здесь? – спросил охранник. Пачо спокойно ответил:

– Тружусь.

Ничего другого не пришло ему в голову. Охранник кивнул нерешительно.

– О-кей, – сказал он после паузы. – Желаю успеха! Стоя у двери, он как ни в чем ни бывало освещал Пачо фонарем, пока тот не сделал вид, что управился.

Целую неделю Пачо переживал неудачу и наконец решил исчезнуть окончательно и навсегда. «Вытащи лезвие из бритвенного станка, вскрой себе вены и наутро умрешь», – твердил он себе. На следующий день падре Альфонсо Льянос Эскобар опубликовал в еженедельной колонке «Тьемпо» обращение к Пачо Сантосу, предостерегая его во имя Господа не помышлять о самоубийстве. Статья три недели пролежала в столе Эрнандо Сантоса, который, сам не зная почему, все думал, стоит ли публиковать ее, и лишь накануне, в последний момент, решился, тоже не зная почему. Когда Пачо вспоминает этот случай, он до сих пор цепенеет от страха.

В начале апреля какой-то второстепенный начальник согласился передать Марухе письмо от мужа, необходимое ей как лекарство для души и тела. Согласие прозвучало неожиданно: «Нет проблем». Он уехал около семи вечера. Примерно в полпервого ночи, когда Маруха уже вернулась с прогулки по двору, в закрытую изнутри дверь комнаты торопливо постучал майордомо и передал ей письмо. Несколько писем Вильямисар посылал уже через Гидо Парру, а это, доставленное Хорхе Луисом Очоа, содержало ободряющую приписку, сделанную Глорией Пачон де Галан. На обратной стороне листка рукой Пабло Эскобара было написано: «Знаю, как страдаете вы и ваши родственники, я и моя семья тоже многое пережили. Не тревожьтесь, обещаю, что с вами ничего не случится, что бы ни произошло». Далее следовала весьма откровенная фраза, показавшаяся невероятной: «Не обращайте внимания на мои заявления в прессе, я делаю их, чтобы оказать давление».

Письмо мужа, напротив, убивало Маруху своим пессимизмом. Он писал, что дела идут неплохо, но надо набраться терпения, ждать придется еще долго. Зная, что письмо обязательно прочитают до того, как передать, Вильямисар написал в конце скорее для Эскобара, чем для Марухи: «Пусть твои страдания послужат миру в Колумбии». Это ее взбесило. Сколько раз она мысленно обращалась к стоявшему на террасе их дома Альберто, умоляя: «Вытащи меня отсюда, я уже не знаю, кто я, – столько месяцев даже не видела себя в зеркале».

На такое письмо хотелось ответить: какое, к черту, терпение, когда она столько испытала и пережила, просыпаясь ужасными ночами от чувства, что пальцы смерти сжимают ей горло? Маруха не знала, что ей передали старое письмо, написанное в период между провалом переговоров с Гидо Паррой и первым визитом к Очоа, когда даже лучика надежды не было. Тогда трудно было рассчитывать на оптимистичное послание, каким оно могло бы быть сейчас, когда худо-бедно, но вырисовывался путь к освобождению.

К счастью, неведение Марухи привело ее к мысли, что злится она не столько из-за письма, сколько из-за прошлой бессознательной обиды на мужа: как он, держа в руках все нити переговоров, допустил, чтобы освободили только Беатрис? За девятнадцать лет совместной жизни у Марухи не было ни времени, ни сил задуматься над подобным вопросом, да и повода не было. Теперь она ответила себе очень четко. Плен не сломил ее только потому, что она твердо знала: ради ее свободы муж не жалеет времени, он неустанно борется, даже если нет надежды, и делает это лишь из-за своей абсолютной уверенности, что она об этом знает. Таков был пакт любви, хотя до поры до времени оба они о этом не ведали.

Они познакомились девятнадцать лет назад на одном из рабочих собраний, когда оба были агентами по рекламе. «Альберто понравился мне с первого взгляда», – вспоминает Маруха. Чем? Маруха отвечает не задумываясь: «Своей беспомощностью». Ответ неожиданный. На первый взгляд Вильямисар был похож на типичного студента всех времен: шевелюра до плеч, трехдневная щетина и единственная рубашка, которую он стирал, когда шел дождь. «Иногда я даже мылся», – смеется он сейчас. На второй взгляд это был гуляка и бабник со вздорным характером. Но Маруха сразу увидела то, что открывалось только третьему взгляду: мужчину, способного потерять голову ради красивой женщины, да еще умного и впечатлительного, который, к тому же, в избытке обладал самыми важными для окончательного воспитания качествами – железной волей и добрым сердцем.