Путь домой - Алексей Гравицкий

— Хрень какая-то.

— Это не опасно?

Я пожал плечами.

— Хрен его знает.

И вообще, к чему эти вопросы?

«Дурень, — пришла мысль, — она ж тебя отвлекает. Забалтывает, чтоб не думал о чем не надо».

— Очень добренький ветчер!

Голос прозвучал неожиданно, сверху склона, оттуда, где была вторая светящаяся стена. Я вскинул голову, не веря своим ушам. Уши не обманули. Впереди, возле устремляющегося ввысь золотистого сияния, стоял Штаммбергер. На нем был все тот же лабораторный комбинезон. Лицо покрывали глубокие морщины, глаза выцвели, губы походили на сизых дождевых червей.

Не сказать, что немец выглядел бодрым и здоровым, но явно здоровее меня. И с кожей в этот раз у него все было в порядке. Во всяком случае, мысли о лепрозории при взгляде на него не возникало.

— Вольфганг! — Звездочка радостно заулыбалась и поспешила к немцу.

Штаммбергер побледнел и замахал руками:

— Найн! Стойт! Стоит… Стоят!

Таким перепуганным немца я еще не видел. На Звездочку паникующий ученый подействовал отрезвляюще. Улыбка сползла с ее лица. Звезда застыла на месте и робко поглядела на меня, ожидая объяснений.

Ответить мне было нечего. Я пожал плечами. Этого хватило, чтобы сложиться пополам от нового приступа кашля.

— Здесь опасно есть, — издалека крикнул немец. — Вот этот опасно.

Старик указал на одну из разрастающихся вихревых воронок. На всякий случай повертел пальцем в воздухе, изображая вихрь, чтобы уж совсем никаких сомнений не осталось.

— Аномальный атмосферный конвективный явлений. Двигатса медленно. Этот обходить сторона. Идти на меня. Идти медленно. Хорошо?

Немец говорил сухо, четко, чеканя слова. Вид у него был крайне серьезный.

— Этот пылный вихр реагироват на движений. Вы создавайт вибрация, он растет. Когда вырасти болшой, может бывать беда. Болшой вихр — болшая беда. Очень болшой вихр — катастрофен. Очень медленно.

Я кивнул и медленно побрел вверх по склону. Исполнить инструкции немца мне было не сложно: я едва стоял на ногах. Спонтанно открывшееся второе дыхание иссякало на глазах. Снова накатилась слабость.

Меня мотало, как цветок в проруби. Вырвавшаяся было вперед, Звездочка сбавила ход, обхватила меня, поддерживая и помогая идти. Отказываться от помощи я не стал. В ушах гудело, перед глазами опять все плыло.

Немец наверху что-то говорил, перемещался на шаг-другой то правее, то левее. Иногда просил не двигаться, и тогда Звезда замирала на месте. Порой требовал сместиться в сторону. И все время повторял, чтобы мы не торопились.

Мы и не могли. Ползли, как засыпающие улитки. Плевое расстояние, что еще утром я мог преодолеть за считанные минуты, сейчас сделалось практически бесконечным. И вихри, которые мы усердно старались не раздражать, продолжали увеличиваться, несмотря на все наши старания.

Появился бы немец немного раньше, глядишь смерчики до сих пор оставались в зачаточном состоянии. А сейчас за нами тянулись десятка два пыльных воронок.

Подул ветер.

— Не двигатся! — гаркнул Штаммбергер. Он всё продолжал говорить, громко, на грани крика. Хотя расстояние между нами сократилось раз в шесть, если не больше, и составляло теперь десяток шагов.

Десять шагов до немца. Пятнадцать — до света за его спиной.

Звезда послушно замерла. Я повис у нее на плече. Смерч, что гулял в двух десятков шагов от нас, поймал движение воздуха и принялся раздуваться, словно парус. Он будто насыщался этим дуновением ветра.

Надувался, превращаясь из небольшой воронки в могучий вихрь. Пугающая метаморфоза завораживала.

— Только не двигатся, — заметно тише, вкрадчиво проговорил Вольфганг.

— Стоять, суки! — громко рявкнул знакомый хриплый голос.

Я обернулся. Фара стоял ниже по склону, у дальней стены света. В руках он сжимал ружье, ствол смотрел в мою сторону. Подле Фары из света появились еще двое мужиков с ружьями.

Между нами колыхалась раздувшаяся от ветра, как мыльный пузырь, воронка.

— Найн! Пожалуйста, nicht schießen![26]Нельзя! — заорал Штаммбергер, путая русские и немецкие слова.

— Ссышь, когда страшно, — оскалился Фарафонов, уперши приклад в плечо. И дернул спусковую скобу.

Грохнул выстрел.

Трудно сказать, попал бы в меня новгородский авторитет с такого расстояния или нет. В любом случае, я так никогда об этом и не узнал. Напившийся ветра вихрь резко качнулся в сторону, втягивая в себя летящую с бешеной скоростью картечь.

До меня не долетела ни одна дробина. Воронка загудела, ускорилась в своем вращении и принялась расти.

— Trottel, — пробормотал немец, хватаясь за голову. — Volltrottel.[27]

— Вперед! — приказал Фара и первым двинулся в нашу сторону.

Его люди быстро пошли следом. Молча. Решительно. Неумолимо.

От этой спокойной решимости захотелось как можно быстрее добраться до стены, сбежать. Я перенес вес, собираясь идти дальше, если мое ползанье по склону в обнимку со Звездой можно было так назвать.

Звездочка уловила движение, подставила плечо.

— Не двигатся, — еле слышно сказал Штаммбергер. — Если хотеть жить, стоят!

Я застыл. За спиной у Фары появились еще люди. Те, что вышли раньше, шагали теперь вверх по склону.

Блуждающие вихри, словно живые, потянулись им навстречу. Почуяли движение?

Фарафонов пёр на меня, не обращая внимания ни на вихри, ни на немца. На лице большого человека была непробиваемая решимость, губы растянулись в жестком злом оскале. Глаза маниакально блестели.

Одержимый он, что ли?

Григорий вскинул ружье, но выстрелить не успел. Рядом возник небольшой вихрь. Совсем рядом. Безобидная на вид воронка высотой ниже человеческого роста самым краешком зацепила ствол.

Фара переменился в лице, напрягся. Вихрик качнулся в сторону. Ружье дернуло с нечеловеческой силой, вывернуло, подкинув не успевшего отпустить цевье Фарафонова. Новгородский авторитет подлетел в воздух, отпустив ружье, пронесся несколько метров и грохнулся на бок о камни.

Воронка с чавканьем втянула ружье, загудела, на глазах увеличившись вдвое. Вырванное у Григория оружие запоздало грохнулось на камни, но меньше, потеряв ствол, вихрь не стал.

— Не двигатся, — тихо, на одной ноте, словно мантру повторял Вольфганг. — Не двигатся.

Два разросшихся выше человеческого роста вихря пустились вниз по склону. За ними потянулись с десяток мелких, кажущихся безобидными. Но в безобидность этой дряни не верил теперь никто из присутствующих.