Взгляд сквозь пальцы - Елена Арифуллина

Свеча выгорела до конца, но закопченная банка стояла на месте. Рядом с моими засохшими гвоздиками в звене цепи торчал пучок цикория. Простенькие голубые цветы казались странно беззащитными на фоне красного гранита и золоченых букв. Я опять погладила надпись – кончики пальцев защипало так, что рука отдернулась сама.

Все запланированное было сделано. Я прикрыла глаза, вспоминая старые фотографии тех двоих, чьи лица видела. Только их и смогла бы узнать – каплея Корзинкина и старшего лейтенанта Колокольчикова.

«Я сделала, что обещала, – сказала я про себя, обращаясь к кому-то, кто обязательно услышит. – Вы где-то далеко, но вы здесь были. Вы были, а я пока есть. Я помню».

Больше я ничего не могла здесь сделать и побрела прочь, время от времени пиная кроссовками гальку. Камешки постукивали, и этот сухой стук был единственным звуком в тишине. К шуму прибоя слух привыкал быстро. В этой тишине стало так одиноко, что внезапно обнаружилось: я мурлычу привязчивую песенку, которую пели мы с Христо:

Ну-ка, что он там пел про винтовки?

И тут песню подхватил хрипловатый тенор, зазвучавший у меня в голове:

Я умолкла, а он продолжал:

Певец замолчал и после короткой паузы произнес:

Я вздохнула поглубже и взглянула назад – сквозь пальцы, через левое плечо.

Он стоял в прибое по щиколотку в воде. Черные клеши и бушлат с бескозыркой четко выделялись на фоне сияющего неба. Молодой, совсем молодой, лет двадцати с небольшим. Плечистый, невысокий. Скуластое курносое лицо с широкими бровями. Щеку подергивает тик. Контузия?

– Ты кто? – беззвучно спросила я.

– Старшина второй статьи Крамаренко, – он помолчал и добавил: – Шурка я. Шурка Крамаренко с Херсона.

– Где ты?

– Здесь. Все мы здесь. Всегда.

– Спасибо тебе. И вам всем.

– И тебе спасибо. И греку этому. Хорошо вы пели. Прощевай. Не журись.

Он улыбнулся, и во рту у него блеснула фикса, мечта предвоенной пацанвы. Успел поставить, порадоваться…

Призрак исчез, растворился, как щепотка соли в морской воде. Соль земли, не знающая об этом. Кто он теперь? Неужели genius loci – дух-божество, ками этого места?

Почему мне в голову пришло это японское слово? Она, опять она!

Я села на камень, воткнула в уши плеер, включила его и стала смотреть на море. Где-то в нем были все они: Шурка Крамаренко, Татьяна-моряна, Анджей Зелинский, которого я видела только на фотографии. Море смотрело миллионами глаз, оценивало, взвешивало. Но даже оно не знало, что мне предстоит сделать. Нужно было решиться, но на что? Я и сама этого не знала.

Пламя билось, клокотало во мне, и его глухой, низкий рев не давал услышать музыку. Я увеличила громкость, и в уши ворвался хриплый голос:

Голос мертвого человека лился потоком раскаленной лавы, и я чувствовала, как рыжая шерсть на мне встает дыбом.

Ярость и ненависть. Ненависть и ярость. Ревущее пламя.

Я вывернула ветровку красной стороной вверх, надела ее, засунула темные очки в карман. В другой положила хирургические перчатки и Дашкин мобильник. Посмотрела на сливающееся с горизонтом море и пошла к лестнице.

Фонари горели через два на третий, и это было мне на руку. За десять минут до условленного времени я уже сидела на скамейке перед домом и вглядывалась в темноту. Одиннадцать ноль две. Пора звонить.

Он ответил не сразу.

– Але!

– Я здесь.

– А-а, ну молодец. Сейчас подойду.

Я натянула капюшон пониже и увидела, как Антиной выходит из арки – черный силуэт на фоне ее тускло освещенного пространства. До моей скамейки метров пятьдесят: пусть идет, меня почти не видно в темноте, ветровка кажется черной. Пока его глаза адаптируются к темноте, у меня есть выигрыш во времени. Но почему у него такая странная походка? Он не шатается, но идет так, словно все мышцы у него расслаблены…

– Вот ты где. Ну, пошли. Трусы купила?

Я кивнула. Горло так сжала судорога, что сказать ничего не получилось.

Чем это от него пахнет? Молодым здоровым телом, чуть-чуть коньяком, туалетной водой «Фаренгейт» и чем-то сладковатым, знакомым. Конопля. Решил расслабиться как следует? Многие любят трахаться под травку. Ты сдал мне козырного туза, красавчик! Нет, джокера!

Антиной уже шел обратно, не оборачиваясь, уверенный, что я пойду следом – в квартиру, в комнату, в кровать. Не я – Дашка. Врешь, сукин сын: она ляжет в постель с тем, кого полюбит, когда сама этого захочет…

Я шла за ним шаг в шаг, чуть отставая, не отводя глаз от его затылка, видя его глазами, проскальзывая в него, как лиса в нору. Дверца в арку закрылась за мной, вот он почти в середине прохода. Пора!

Я выдохнула – и в шаге от себя Антиной увидел огненную стену, оглянулся назад и стал медленно оседать на асфальт. Он еще падал, когда я прыгнула и ударом задних лап подбила ему опорную ногу. Приземлились мы вместе, я верхом на нем. Но упал он уже не человеком – объемным муляжом человеческой фигуры, словно вылепленным из многих слоев разноцветной светящейся сетки: красная – энергия ци, зеленая – память, лиловая – эмоции, оранжевая – интеллект… Я рвала ее зубами и когтями, добираясь до того толстого перламутрово-розового тяжа, который соединяет части личности в одно, делая человека человеком. Сетка лопалась слой за слоем, треща, как разрываемый шелк, и я вгрызлась в пульсирующий тяж, упираясь лапами в асфальт, дергая всем телом, почти садясь на хвост после каждого рывка.