Монстролог. Ступени, ведущие в бездну - Рик Янси

Возможно, когда работы у тебя станет поменьше, ты выкроишь немного времени и приедешь сюда, пройтись по старым местам. Все-таки ты не был у нас уже года два, а то и больше. Твой приезд повеселил бы мое старое сердце, и я лично попросил бы у тебя прощения за то, что не уберег того, кто был тебе так дорог.

Всегда твой,

Роберт Морган

P. S. Если тебя в самом деле не интересует «Лозье», я освобожу тебя от него. Но не бесплатно! За разумную цену.

Вот мои секреты.

Иссохший старик.

Мальчик в потрепанной шапчонке.

И мужчина в запятнанном белом халате, чудовищный охотник за безымянными тварями.

Тот, кто меня благословил, и тот, кто меня проклял.

Тот, кто взрастил меня для того, чтобы я мог его прикончить.

Помни меня, сказал он. Когда все уже было прощено.

Я получил от него наследство. Он был одинок, и все, что имел, завещал мне.

Куда я отправился потом? Куда глаза глядят. Поски-тался по матушке-земле, утешительнице всех безутешных. Уехал из Штатов и оказался в Европе как раз, когда там пробудился монстр, упокоивший в своем огненном чреве тридцать семь миллионов душ. После войны купил домик на южном берегу Франции. Нанял местную девушку, которая готовила мне и стирала. Она была молодая и хорошенькая, возможно, я даже в нее влюбился.

Теплыми летними днями мы с ней ходили гулять по пляжу. Я любил океан. С его берега виден край света.

– Позволь спросить тебя, Эме. Мир круглый или плоский как тарелка?

Она смеялась и брала меня под руку. Думала, что это шутка.

Какое-то время я был счастлив.

Ее отец погиб под Верденом. Возлюбленный – на Сомме. Она повстречала другого и, когда он сделал ей предложение, просила, чтобы я отпустил ее замуж. Я дал согласие, хотя сердце мое было разбито. Когда она ушла, я не стал нанимать другую прислугу. Заколотил дом и вернулся в Штаты.

Сначала я остановился в Нью-Йорке. У меня сохранилась там квартира. Немного писал. Больше пил. Бродил по улицам. На месте сгоревшего оперного театра построили банк. Теперь там совсем другое общество. И другие правила охоты. Монстрология мертва, но все мы как были, так и остались монстрологами, и будем ими всегда. Днем меня часто можно было видеть в парке: одинокий мужчина на скамейке в окружении голубей – привычная картина. Ведь я по-прежнему сидел в стеклянной банке, я не перестал быть пленником янтарного глаза. Ты – моя память, повторял он мне одну бессонную ночь за другой. Так оно и было: я стал бессмертным, мешком, полным льда Джудекки.

Двадцатые годы двадцатого века закончились всеобщим банкротством, и однажды, открыв газету, я прочитал о самоубийстве человека, который прыгнул с Бруклинского моста. Его звали Натаниэль Бейтс. В заметке сообщалось также о месте и времени поминальной службы.

Бывалый охотник и следопыт, я решил, что она не заметит меня, но, когда гроб с телом ее отца опустили в землю, она меня все же увидела – я стоял за деревом. Прошли годы, она была уже не молода, но синева ее бездонных глаз оставалась беспримесно-чистой, как прежде.

– Уильям Джеймс Генри, – сказала она. – Нисколько не изменился.

– Я должен тебе кое-что сказать, – ответил я.

Высокий, широкоплечий мужчина посмотрел на нас от могилы. И нахмурился.

– Это твой муж? – спросил я у Лили.

– Последний. Обещай, что не станешь бить его под дых, потрошить или скармливать какой-нибудь твари.

– О, с этим покончено. Я давно перестал убивать людей.

– Как грустно ты это говоришь.

– Я не чудовище, Лили.

– Нет, ты больше похож на призрак. Пугающий, но бессильный. В чем дело?

– Какое дело?

– О котором ты хотел со мной поговорить.

– Ах, это. Да так. Ничего особенного.

– Помнится, ты еще сорок лет назад хотел поговорить со мной о чем-то – значит, все-таки что-то особенное.

Был чудный весенний день. Безоблачный. Нежаркий. Сикомор в дымке нежно-зеленых листочков. Мужчина у могилы следил за нами хмурым взглядом, но к нам не подходил.

– Как его зовут? Твоего последнего мужа?

Она ответила.

– Джеймс? – переспросил я, думая, что она не назвала его фамилию. – Как философ?

– Нет, Джеймс его второе имя.

– А. Значит, его родители восхищались обоими братьями.

– Какими братьями?

– Его брат писал романы.

– Чей брат?

– Того философа.

Она засмеялась – снова на серебряный поднос посыпались монеты.

– Пойдем куда-нибудь, – предложил я. – Выпьем.

Она перестала смеяться.

– Сейчас?

– Отпразднуем жизнь твоего отца.

– Но я не могу пойти с тобой сейчас.

– Ну, давай попозже. Вечером.

– Не могу.

– Почему нет? Он возражать не будет. – Кивок в сторону хмурого мужчины. – Я безобиден; ты же сама сказала. Безвредный призрак.

Она отвернулась. Ее профиль в тени сикомора был особенно очарователен.

– Не понимаю, зачем ты пришел сюда, – прошептала она, поднимая лицо к небу. Его синева померкла на фоне ее глаз.

– Я хотел тебе кое-что сказать.

– Так почему не говоришь и не уходишь?

Я вытащил из кармана старую фотографию. Увидев ее, она вдруг снова обрадовалась.

– Где ты ее взял?

– Ты сама дала ее мне. Не помнишь?

Она покачала головой.

– Какая я была толстая.

– Всего лишь детская припухлость. Ты тогда сказала – ты помнишь, что ты сказала? – «когда тебе будет одиноко».

– Правда? – И она опять засмеялась.

– И еще «на удачу». – Я убрал фотографию обратно в карман. Боялся, как бы она не забрала его у меня.

– Ну и как, помогло? – спросила она. – Принесло удачу?

– Она всегда со мной, – сказал я, имея в виду фотографию. – Он хороший человек? Не обижает тебя?

– Он меня любит, – сказала она.

– Если он когда-нибудь тебя обидит, приходи ко мне, я с ним разберусь.

Она покачала головой.

– Знаю я, как ты разбираешься.

– Я рад видеть тебя, Лили. Я боялся, вдруг тебя… не будет.