С шашкой против Вермахта. "Едут, едут по Берлину наши казаки..." - Евлампий Поникаровский

— Капитан Поникаровский в одиночку атакует село!

Командир полка крепко выругался и тотчас же поднял первый эскадрон в новую атаку.

Но почему же я кинулся в село в одиночку? Не мог же я думать, что гитлеровцы, увидев русского офицера, побегут. Необдуманный, необъяснимый поступок? Нет, и обдуманный, и объяснимый. Видя подавленные пулеметные гнезда противника, я посчитал, что как раз наступил тот момент, когда атака наших эскадронцев будет успешной. Промедли, проворонь этот момент — и все придется начинать сначала. Мысль эта возникла как-то внезапно, момент же я уловил, пожалуй, не умом, а каким-то чутьем, опытом.

Но я не мог отдать приказа эскадронам на атаку, на рывок. Почему-то подумал, что эскадроны, увидев бегущего офицера-минометчика, обязательно поднимутся. Кроме того, в ближнем доме я высмотрел более безопасное местечко для наблюдательного пункта. И перед тем как кинуться к селу, с батареи я вызвал связистов и указал, куда тянуть связь. Я благополучно добежал до крайнего дома. И прежде чем заскочить в дом, оглянулся. К дому же подбегали бойцы первого эскадрона во главе со своим эскадронным старшим лейтенантом Сапуновым. «Чутье, — подумал, — меня не обмануло». В доме оказалось шесть гитлеровцев. Они сидели в переднем углу за столом и, несмотря на такой ярый бой, спокойно чаевали. Оружие их было свалено на кровати, возле которой я остановился. Мое появление, мало сказать, было неожиданным, оно ошеломило гитлеровцев. Рожи их вытянулись, глаза стали неподвижными. Для порядка, что ли, я дал автоматную очередь над их головами, потом скомандовал: «Хенде хох!» «Век, век!» — командую им далее, а сам стволом показываю на дверь. Выходят они во двор, а там их встречают эскадронцы. Так вот моя «бесшабашность» помогла первому эскадрону зацепиться за село. Затем подошли другие эскадроны, и полк мало-помалу стал продвигаться к центру села.

Лиха беда начало. Оно было сделано. Но за него от командира полка я схлопотал выговор, а командир дивизии представил к награждению орденом Богдана Хмельницкого.

Среди офицеров полка много было тогда различных толков по этому поводу. Одни меня осуждали, называя мой поступок чуть ли не самоубийством, другие поздравляли с подвигом. Но подвига не было. Подвиг — это нечто более высокое, это проявление всех духовных и физических сил, это такое состояние человека, когда он делает, казалось бы, невозможное, то, на что не всякий способен. Но если не подвиг, то что тогда? Хорошо и вовремя исполненный долг офицера. Долг! Каким-то внутренним чутьем я понял, что именно та минута, то мгновение принесет успех. Мы, наверное, не всегда правильно относимся к употреблению таких высоких слов, как мужество, отвага, подвиг, героизм. Чуть что — подвиг, геройство. А может, ни то, ни другое. Просто хорошо исполненный долг. Долг — это хорошее слово.

В ожесточенном и многодневном бою за село Вербовку у нас произошел такой случай. Нарушилась проводная связь командного пункта полка с четвертым эскадроном. На линию вышел связист Шаронов. Раскисшая земля не позволила связисту не только бежать, но и просто идти. Сапоги засасывало. Они были как двухпудовые гири. Тогда, недолго думая, он сбрасывает сапоги, связывает их за ушки проводом, перекидывает через плечо и босиком бежит по линии. Это происходит не летом, а зимой, в феврале. Кое-где земля еще покрыта ледяной коркой, а в низинах лежит снег. Но другого выхода он не нашел. Одна мысль двигала им: скорее найти обрыв и восстановить связь. Иными словами, хорошо выполнить свой солдатский долг. Шаронов нашел обрыв, и связь была восстановлена. Через час он явился на КП полка с ног до головы облепленный грязью. Все, кто был на КП, удивились. Грязь на ногах, на брюках — понятно, а почему в грязи вся гимнастерка, лицо, голова?

Связисту растерли водкою ноги, заменили мокрое белье, дали сухие портянки. И он, как ни в чем не бывало, снова приступил к исполнению своих обязанностей.

— А что тут непонятного, — ответил связист, — обстреливали. Пришлось передвигаться где ползком, где на карачках, а то и просто лежать, погрузившись в жижу.

Казак выполнил свой долг. Но при этом проявил мужество.

…Бой за Шендеровку наш 37-й не завершил. Полк вывели, заменив 39-м полком, подоспевшим после «зачистки» в селе Городище. Мы же потребовались в другом месте.

Еще осенью 1941 года гитлеровскую армию советские люди назвали «грабьармией». В свой «блицкриг» они пошли налегке, в летнем обмундировании. Теперь шла третья военная зима. И в эту зиму гитлеровцы не имели теплой одежды.

Солдатня тащила у населения всё — одеяла, телогрейки, обувь, теплые платки, свитера, кофты, полушубки, шапки и валенки, не говоря уже о белье, оставляя свое грязное. Все, что награбили, они напяливали на себя, спасаясь от русской стужи. Была грабьармия и осталась грабьармией. Но мало того что гитлеризм воспитал грабителей. Он воспитал убийц, насильников, палачей. За длинную дорогу наступления от горных хребтов Кавказа и песков Кизляра мы насмотрелись на злодеяния, которые творили гитлеровцы на нашей земле. Массовые расстрелы ни в чем не повинных советских людей, в которых не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Полное уничтожение огнем и взрывчаткой предприятий, городов и сел. Издевательства над военнопленными. С гнусными злодеяниями, творимыми фашистскими молодчиками, мы встретились и здесь, в Корсунь-Шевченковской операции.

Однажды в расположение третьего эскадрона фашистский самолет сбросил большой мешок. Раскрыв его, обнаружили человека с признаками жизни. Спасти человека нашим медикам не удалось. В кармане телогрейки была обнаружена записка на русском языке: «Это вам лучший из евреев на пост председателя колхоза».

В Вербовке, на территории сахарного завода, мы увидели подвал смерти. После боя из подвала, что находился под заводом, выползла молодая, но совершенно седая женщина. Она волочила распухшую простреленную ногу. Вид женщины был ужасный: лицо изможденное, тело — кожа да кости, на лице, на груди, на ногах — кровоподтеки. Одежда — рванье, лохмотья. Женщина говорила тихо, с частыми перерывами. От нее мы узнали «тайну» подвала. Озлобленные неудачами на фронте, смелыми налетами неуловимых партизан, гитлеровцы мстили мирным жителям. В Вербовке и прилегающих к сахарному заводу селах они переписали поголовно всех жителей. И по этим спискам хватали людей. В закрытых машинах схваченных привозили на заводскую территорию. Здесь пытали, истязали, мучили, затем бросали в подвал да вдогонку посылали еще автоматную очередь.

Оставшихся в живых в подвале держали без воды, без пищи. В страшных муках люди умирали. Садизм, издевательства гитлеровцев не знали предела.

Казаки четвертого эскадрона подняли из подвала 118 трупов, изрешеченных пулями в спину, в затылок, изуродованных побоями, залитых кровью. Среди трупов было немало детей от двух до двенадцати лет. Гнев, боль, возмущение — вот чувства, которые переполняли душу каждого нашего бойца и вызывали лютую ненависть к врагу. Комиссия, созданная командованием полка, составила акт о злодеяниях фашистов в Вербовке и близлежащих селах. Документ этот был передан органам Советской власти.

Всех замученных, заморенных голодом, расстрелянных мы совместно с жителями сел похоронили в общей могиле недалеко от центральных заводских ворот. Был траурный митинг. Антон Яковлевич Ковальчук сказал: