Святой Грааль. Во власти священной тайны - Ричард Барбер

Грааль из романов бесполезно искать в сокровищницах кафедральных соборов или среди имущества крупных монастырей. Эта святыня слишком высока для нашего грешного мира: в конце романа «Перлесво» главный герой, Перлесво, узнает, что «Святой Грааль не явится здесь больше, но скоро вы узнаете, где он». Вскоре после этого Перлесво поднялся на борт некоего волшебного корабля, и более его уже не видела ни одна живая душа на земле. В заключение «Поисков Святого Грааля» после смерти сэра Галахада с неба простирается неведомая рука: «она протягивается прямо к Святой Чаше, и забирает ее вместе с Копьем, и возносит на небеса, так что с тех пор никто не дерзал говорить, что он видел Святой Грааль».

Однако в других своих ипостасях Грааль продолжает присутствовать в жизни средневековой Европы. Робер де Борон, а также авторы «Перлесво» и «Поисков Святого Грааля» прямо утверждают, что Грааль — это предшественник евхаристического потира. Связь Грааля с евхаристией, как и связь народного почитания с богословскими диспутами в эпоху раннего Средневековья, дают нам важнейшие ключи к осмыслению романов и, более того, к образу Грааля, сложившемуся в умах читателей той эпохи. Евхаристия — это центральный момент мессы, которая, в свою очередь, являлась центральным и важнейшим церемониалом средневековой Церкви, унаследованным с самых первых дней существования христианства. К началу XIII в. евхаристия несла на себе основную тяжесть многовековой традиции и в то же время допускала удивительную степень новизны и свободы дискуссий.

Чтобы осмыслить этот парадокс, нам придется хотя бы кратко проследить историю евхаристии. В раннехристианской Церкви евхаристия являла собой акт воспоминания о Тайной Вечере, совершенной Иисусом Христом для Его учеников. Святой апостол Павел в послании к коринфянам сообщает своим слушателям, что Иисус заповедал Своим ученикам преломлять хлеб и пить вино «в Мое воспоминание» (1 Кор. 11, 25)[146] — Это преломление хлеба, видимо, является древнейшим ритуалом вновь основанной религии, совместной трапезой, собиравшей всех членов немногочисленных тогда христианских общин. Однако, возникнув из ритуального благодарения, евхаристия быстро обрела более глубокий, мистический смысл. Начиная с первой четверти IV в., когда христианство вышло из мрака жестоких гонений, евхаристия перестала быть церемонией, которая просто укрепляла своих участников в решимости противостоять злобе мира сего, превратившись в символ соединения каждого отдельного христианина с воскресшим Спасителем. Таким образом, акцент был перенесен с празднования и демонстрации солидарности на поклонение и прославление; со слов апостола Павла на знаменитые слова Евангелия от Матфея:

«Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все: ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26, 26–28).

Духовное присутствие Христа среди Своих последователей и стало тем вероисповедным постулатом, вокруг которого сосредоточена евхаристия. Постепенно сложилось учение о том, что это — не просто некий духовный, умозрительный феномен, а реальный, вполне материальный факт. Хлеб и вино, которые поначалу были символами Христа, трансформировались для верующих в реальные тело и кровь Христа. Это учение, распространявшееся поначалу в среде богословов Восточной церкви, попало на запад в IV в. благодаря писаниям св. Амвросия Медиоланского[147]. Первоначальный мистический импульс в последующие века сделался темой ожесточенных богословских дебатов, несмотря на то что сама формальная сторона мессы по-прежнему продолжала собирать общины верующих вокруг объекта поклонения.

Первое официальное изложение учения Церкви об этом аспекте евхаристии относится ко временам Карла Лысого, внука Карла Великого[148]. Именно тогда двое монахов бенедиктинского[149] аббатства в Корби, неподалеку от Амьена в северо-восточной Франции, написали рассуждения-трактаты о евхаристии. Одним из них был сам аббат, Пасхазий Ратберт[150], который решительно отстаивал тезис о реальном присутствии Христа в Святых Дарах. Один из монахов того же аббатства, Ратрамн[151], придерживался принципиально иной точки зрения, не проводя никаких параллелей между хлебом и вином, употребляемыми во время церемонии, и телом и кровью Христа. Столь различные воззрения вполне можно считать взаимоисключающими, но тогда, в IX в., это не являлось предметом напряженных богословских споров. Обе эти точки зрения считались допустимыми в русле тогдашнего учения Церкви, и это можно считать явным недосмотром, поскольку нам хорошо известно, как богословы последующих веков развили аргументы, впервые сформулированные в этих трактатах.

Однако многообразие мнений способно привести к ереси, и Пасхазий сам говорит о еретиках, несогласных с его воззрениями. Светские властители были не меньше самих церковников озабочены сохранением единообразия, и то, что совсем недавно было темой для дискуссии в научных кругах, очень скоро сделалось своего рода испытанием на ортодоксальность и правоту веры — ту самую ортодоксальность, упрочить которую всемерно стремились и Церковь, и государственная власть. В том же IX в. выдающийся философ и богослов Иоанн Скот Эригена[152] был обвинен архиепископом Реймсским в распространении воззрений, противоречащих учению Церкви, в частности — о том, что Святые Дары, возлагаемые на алтарь, — это всего лишь воспоминание об истинном теле и крови Христа, тогда как более радикально настроенный монах по имени Готшальк[153] доказывал, что, если бы физическое присутствие Христа в Святых Дарах действительно имело место, Его почитатели совершали бы ритуал, граничащий с каннибализмом.