Темногорск - Роман Буревой

«Только это не очередная волна, – пришло запоздало прозрение. – Кто-то пытался навести порчу именно на меня. Направленный удар».

Нападал тот, кому известно: кейс со знаками исчез, сейчас определить невозможно, кто нарушает законы Синклита. Кто-то из побывавших ночью в доме Чудодея. Хотя не исключено, что посвященные успели проговориться… Колдуны – болтливый народ. А врагов и завистников у водного колдуна в Темногорске хватает.

– Ну вот, приехали! – Вадим затормозил у ворот. – Может, позвать кого нужно? Видуха у вас не очень…

– Это называется – колдовское похмелье. Все в норме! – Роман выскочил, едва машина замерла, споткнулся, упал. Ноги его не держали.

Бегом кинулся в гараж.

«А ведь могу и не доехать до родной речки, – мелькнула мысль. – Прежде сдохну… Кому ж я поперек дороги встал? Неужели все из-за девчонки?»

В багажнике «Форда» оставались еще две канистры из прежних запасов. Одну Роман вылил на себя, из второй облил машину, произнес охранные заклинания.

Чтобы доехать до родного Пустосвятова, силы этой воды должно хватить.

Даже если кто-то опять попробует нанести колдовской удар. Лишь бы не было новой темной волны…

И тут мелькнула какая-то догадка. Смутная, невнятная. Будто кто-то произнес одно-единственное слово.

«Печать», – шепнул неведомый голос.

Но о какой печати идет речь, поведать не пожелал.

* * *

До Пустосвятова Роман добрался без приключений. Никто больше порчу не насылал, никто в пути повелителю вод не препятствовал.

Река ждала его.

Как всегда.

Изо дня в день.

Из года в год.

Никуда им друг без друга.

Никогда.

* * *

После купания в реке сила вернулась к водному колдуну, а вместе с силой – хмельное веселое настроение.

В Темногорск он решил погодить возвращаться – уж коли завернул в Пустосвятово, надо пустующий дом матери проведать, к отцу заглянуть. Ну, к отцу во вторую очередь, на минутку или две – уж больно не хотелось с Варварой встречаться. А в родной дом, пусть и покинутый всеми, он входил всегда со странным щемящим чувством, будто всякий раз надеялся на чудо, на возможность хотя бы на миг вернуться в детство и увидеть вновь деда Севастьяна.

Мать еще осенью старый дом покинула, куда перебралась – Роману было неведомо. Однажды он встретил ее в Темногорске.

Встреча та была неприятной и странной: мать с родным сыном на улице вела разговор, как с чужим.

На вопрос, где она теперь проживает, Марья Севастьяновна ответила: «Есть добрые люди, приютили».

«Но почему ты уехала?» – недоуменно спросил Роман.

«Меня в Пустосвятове ведьмой знали, боялись и ненавидели. А теперь, когда я силы лишилась, – заклюют».

«Так что ж, будешь скитаться по углам?»

«Нам всем на роду написана смерть в чужом доме».

«Перебирайся ко мне», – предложил Роман.

«Ну уж нет! – Торжествующая улыбка скользнула по губам Марьи Севастьяновны. – Чтоб ты меня слабой и убогой после смерти моей помнил? Ни – за – что!»

Как отрезала.

Роман в тот момент посмотрел на нее с восхищением. Подле матери ему всегда не хватало тепла. Но вот силы – силы было в избытке. Марья Севастьяновна ничему и никому не желала поддаваться, ни сантиментам, ни чужой воле, ни времени.

«Ты была очень сильной колдуньей, – сказал он, понимая, что этим „была" причиняет матери боль. – Но разменяла свой дар на мелочи».

«Я свой дар похоронила. – Опять торжество отчетливо послышалось в ее голосе. – Дедушка Сева свой дар употребил, чтобы речки да озера убивать. А я… я книжки детям в библиотеке выдавала. Наше поколение еще долго будут скороспелые судьи попрекать: одних – за то, что служили, бомбы делали, ракеты; что-то строили, возводили, губили. Других – за то, что не служили, устранились. Но тем, кто не служил, – проще. На нас нельзя поименно указать пальцем, потому что о своем выборе мы не возвестили. Молчание нельзя услышать. Особенно молчание одиночек. Неучастие незаметно само по себе. Видны лишь его результаты».

Она посмотрела на сына снизу вверх, и лицо ее сделалось моложавым, гордым, красивым.

«Подвиг несвершения – один из самых трудных, поверь. Все, что не довелось тебе в своей жизни сотворить, переплавляется в одно чувство – в злобу. Смертельную злобу. Я всегда была злой. Прости. Посмотри, сколько злобы вокруг! Мутные реки текут вокруг нас».

«Несвершение – это не для меня!» – рассмеялся тогда Роман.

Только теперь он понял, как Марью Севастьяновну этим смехом уязвил.

* * *

Иринка проснулась, как и обещал Роман Вернон, после обеда. В больнице был тихий час. В это время посетителей не пускали. Девочка лежала, не в силах ничего понять. Где она? Кто рядом? Тоска и одиночество, которые наполняли здание больницы, тут же на нее навалились. Захотелось немедленно бежать.

– Мама! – Иринка села на кровати.

Слабости она не чувствовала. Была какая-то странная легкость во всем теле. И еще ощущение, что ее совсем недавно сдавливала дикая страшная сила, готовая раздавить слабую плоть, исковеркать, смять. Наверное, после рождения маленький человечек испытывает то же самое.

В коридоре раздались женские голоса, звякнуло стекло. Прогромыхала каталка, прошаркали шаги за дверью.

– Таисья! Кто тут наследил! – раздался невдалеке пронзительный голос. – Таи… – и вдруг оборвался на какой-то невозможной ноте.

Послышался противный хлюпающий звук.

Иринка застыла, сердце бешено заколотилось в горле. Она вдруг поняла, что все происходящее в коридоре имеет отношение к ней.

Новый вскрик, что-то шлепнулось на пол (какой-то тяжелый тюк… с бельем?). Раздался звук совсем неопределимый – то ли шипение, то ли свист. И опять – звук падения. Шаги (едва слышные) быстро приблизились. Дверь распахнулась.

На пороге стоял человек в длинном темном пальто – сразу видно, только с улицы, от него пахло холодом.

– Кто вы? – Иринка привстала.

Хотела закричать, но незнакомец приложил палец к губам, и девочка лишь беззвучно открыла рот. Не сразу она узнала гостя. В субботу Иринка видела его возле школы, рядом с синим «Фордом». Кажется, там, в саду, Юл сказал, что это – его старший брат. Что ему нужно? Зачем он явился в больницу?

Стеновский наклонился и стал поднимать что-то. Или кого-то? Шагнул в палату. Иринка увидела, что Стен втащил (лучше «втащил», он же тяжелый) Вадима. Голова охранника запрокинулась, казавшаяся неестественно длинной рука безвольно висела.