Киммерийский закат - Богдан Сушинский

Трубку поднял сам «прораб перестройки». Он ждал этого звонка, он с волнением и страхом ждал его, прекрасно понимая, что в такое время у аппарата может оказаться только один человек — председатель КГБ.

— Ну и зачем они приезжали сюда? — первым спросил Русаков, как только главный чекист поздоровался. Голос показался Корягину грубовато-раздраженным, но не настолько, чтобы настраивать на такую же тональность весь ночной разговор. — Мы ведь в общих чертах обсудили все наши действия, а тут вдруг — «группа товарищей». С какой стати?

— Но, как вы могли заметить, о предварительных наших переговорах никто из этой «группы товарищей» даже не догадывался.

— И все же напрасно вы присылали их сюда, — проворчал генсек-президент.

— Ну, так было решено.

— Кем… решено?

Шеф госбезопасности хотел было сослаться на их совместное решение с премьером и Лукашовым или на пока еще не предъявленный миру Госкомитет по чрезвычайному положению, однако в последнее мгновение его вдруг задел за живое тон, в котором Прораб Перестройки пытался говорить с ним; сама суть его упрека. Только поэтому он резко и холодно ответил:

— Мною. Это решение принято мною. Единолично. Такой ответ вас, товарищ генсек-президент, устроит?

Русаков недовольно посопел в трубку, однако вступать в спор не стал. Единственное, на что его хватило, так это на ворчание.

— Но ведь они же вели себя тут… Особенно генерал Банников, с его казарменным хамством.

— Зато теперь в руководящей кремлевской верхушке есть люди, хоть перед прессой, хоть перед всем народом способные подтвердить, что вы, лично вы как Президент, действительно отказались объявить чрезвычайное положение и даже выступали против него, — вкрадчиво молвил Корягин. — Разве такое алиби не стоит визита всей этой казарменной братии?

Выдерживая артистическую паузу, главный чекист Союза теперь уже давал своему собеседнику, — как совсем недавно — вице-президенту Ненашеву, — возможность «оценить и проникнуться…» глубиной своего замысла.

— В самом деле, — неожиданно оживился Русаков. — Если подходить к этому вопросу, так сказать, в общем и целом, упуская какие-то спорные моменты нашей встречи… — попытался он увлечь шефа госбезопасности в неуемный поток своих словес, однако тут же был жестко прерван им:

— А еще некоторые из этих «черных гонцов»[10]смогут подтвердить, что, ворвавшись на территорию президентской резиденции, генералы лишили вас правительственной связи и, по существу, оставили под домашним арестом. Именно поэтому вы не смогли вернуться в Москву, чтобы поставить на место зарвавшихся гэкачепистов. К тому же вы настолько перенервничали, что тут же заболели.

— Да все это мне ясно, — в самом деле занервничал Русаков. — Но почему приехали именно эти? И как в их числе оказался, например, генерал Банников?

— Понимаю, солдафон… — примирительно согласился Корягин, уже знавший, что главком сорвался и нахамил генсек-президенту. — Но для «легенды» это даже хорошо. Да, у вас побывали генералы Банников, Цеханов, Ротмистров. Но разве они входили в состав гэкачепе? И разве гэкачеписты несут ответственность за их действия? Понятно, что следовало бы своевременно предотвратить их визит, однако же недосмотрели, а посему покаялись. Вот и вся реакция на визит «группы товарищей». В то же время у нас — то есть у меня, Лукашова, Ненашева — по-прежнему остается возможность в любое время апеллировать к вам как Президенту и генсеку.

— Оно так, и все же…

— Понимаю. Тут все — как в старом еврейском анекдоте — «… а неприятный осадок все же остался».

— Кстати, как в реальности восприняли мой отказ «кремлевские чрезвычайщики»?..

Корягин немного замялся, подыскивая наиболее точное определение:

— Заглотнули. Главное для нас с вами — придерживаться основной нити «легенды». Конечно, по ходу событий сценарий станет меняться. Но я буду держать вас в курсе. — И мысленно определил: «Временами хорошо держится. Впрочем, попробовал бы иначе. Под протокол — и в расход!»

— Кстати, что вы можете сказать о Лукашове?

— Ну, Кремлевский Лука в своем амплуа … Он в «чрезвычайку» тоже не вошел.

— Плохо.

— Никто и не спорит: плохо. Но отказ свой Лука мотивирует тем, что как глава законодательной власти должен будет утверждать и госкомитет, и это самое «чрезвычайное положение»…

— Все равно плохо.

Они помолчали. Шеф госбезопасности страны знал, что линия не «просвечивается», поэтому определенная открытость текста, как и многозначительность молчания, его не смущала.

— Владимир Андреевич, есть вопрос.

— Слушаю, — благодушно молвил генсек-президент.

— Лукашов — он что, действительно не был ознакомлен с планом введения в стране «чрезвычайки»?

— Только в самых общих чертах.

— То есть он все-таки с самого начала знал о планируемом перевороте?

— Я же сказал: в самых общих чертах.

— Что же вы не предупредили меня?! — сдержанно возмутился Корягин.

— Но я же все объяснил. Он посвящен только в саму идею, без каких-либо деталей и оперативных разработок.

— И все же, почему не предупредили? — повторил свой вопрос Корягин, и спокойствие, в которое он был облачен, не могло обмануть генсек-президента. Он знал, какие слова последуют за этой обидой: «Хорошо держитесь, товарищ Президент, но… под протокол — и в расход!». И не факт, что молвлены они будут мысленно.

— Вы же понимаете, что хоть в каких-то моментах он все же должен был ориентироваться. Это же Председатель Верховного Совета. И если бы он вдруг… то вы же понимаете… это было бы чревато…

«То есть получается, что и на сей раз Прораб Перестройки сыграл на две колоды карт, — понял шеф госбезопасности. Лукашов давно знает, что все, что происходит сейчас в Доросе, — всего лишь политический фарс, а потому держится довольно уверенно, чувствуя себя подстрахованным на все возможные варианты исхода путча».

«Самый информированный человек страны» вдруг ощутил себя преступно обделенным важнейшей информацией, а потому обиженным.

— Кто еще?

— Что?

— Я спрашиваю: кто еще ознакомлен вами с планом, о котором изначально должны были знать только два человека: я и вы? — резко наехал он на Президента. — Кто конкретно: Ненашев? Вежин?

— Петр Васильевич, мы же с вами…

— Так «да» или «нет»?!

— Нет, больше никто. — Русаков услышал, как шеф госбезопасности грозно засопел в трубку, и еще увереннее подтвердил: — В самом деле никто. Если только сам Лукашов сумел хранить молчание.