Календарь Морзе - Павел Иевлев

Это неизбежно ведет к взрывному росту энтропии системы, – продолжал профессор, – то есть к хаосу. Сейчас нас спасает суточный цикл, обнуляющий большую часть нарушенных причинных цепочек, но это лишь до тех пор, пока на этот счет существует ментальный консенсус большинства горожан. То есть пока люди знают, что это так. Какую-то относительную стабильность нашему миру придает только инерционность человеческого мышления. Помните, Антон, я спрашивал вас про кружку?

– Что-то припоминаю…

– Что будет, если я разобью вашу любимую кружку?

– У меня не будет кружки, я полагаю.

– Только если я сделаю это у вас на глазах. Если же вы не будете знать, что ваша кружка разбита, то, придя утром на работу, с некоторой долей вероятности вы увидите кружку на прежнем месте – ведь вы совершенно точно знаете, что она там, а то, что я ее разбил, никто не видел. И чем более пластичен окружающий нас мир, тем эта вероятность больше. В одной и той же реальности существует одновременно целая кружка и ее осколки – возникла еще одна ошибка причинности.

– Это плохо? – растерянно спросила Анюта.

– Плохо не это, – покачал головой Маракс. – Плохо, что вся наша реальность является плодом ментального консенсуса.

Я хотел сказать вашим слушателям, Антон, – обратился он ко мне, – что каждый житель города должен быть сейчас крайне осторожен в своих действиях, стараясь минимально нарушать привычный порядок вещей.

Пожалуйста, горожане, – сказал он в камеру, – не меняйте своих привычек. Завтракайте в тех же кафе, гуляйте по тем же улицам, ходите на ту же работу, общайтесь с теми же людьми на те же темы! Рутина – клей нашей реальности. Она поможет продержаться, пока все не закончится.

Он перевел дух, протер очки и, поколебавшись, добавил тихо:

– И самое главное – не трогайте пукл. Они как балласт в трюме – кажется, что лишняя тяжесть, но без него корабль может перевернуться…

In girum imus nocte ecce et consumimur igni – было написано теперь мелом на черной доске. Я не заметил, когда появилась надпись и куда делся официант-бармен.

– Проф, вы знаете латынь? – спросил я его.

– Немного, – удивился вопросу Маракс.

– «Ин гирум имус нокте ессе ет консумимур игни» – что это значит?

– «Мы кружим в ночи, и нас пожирает пламя», – ответил он, – известный палиндром, приписываемый Плинию. А что?

Забавненько…

Возле работы меня перехватила Крыскина. Звезда провинциального гламура была растерянной и поблекшей, как будто выцветшей. Не выспалась, что ли?

– Антон, – сказала она, нервно кусая губы, – мне надо тебя спросить…

– Если надо – спроси, – напрягся я.

Крыскина меня не любит. За устойчивость к чарам и пренебрежение прелестями. Была у нас полупикантная ситуация в начале знакомства, но я не поддался. В вежливой, но тем более оскорбительной форме. Девушки такого не прощают. Ее сильно должно было припереть, чтобы вот так обратиться.

– Он пропал.

– Кто?

– Мой талант. Он на тебя не действовал, но я всегда…

Я, сделав небольшое усилие над собой, посмотрел на Крыскину пристально. Ничего. Провинциальная профурсетка не первой свежести. Ботокс и силикон, подтяжка и глауронка. Аура звездного блеска, маскировавшая мелкие детали, поблекла, открыв слишком крупные поры лица, близко посаженные бегающие глазки и увядшую кожу на шее.

– Я не знаю, что делать! Кто я без таланта?

«Обычная тетка», – мог сказать я ей. Но не сказал.

– А я тут при чем?

– Мастер. Он исчез! Я не знаю, как это случилось. В квартире бардак, белье из шкафа вывернуто, раскидано. И его нет. А я как будто спала! Ничего не могу вспомнить! И талант мой пропал!

Она схватила меня за куртку и затрясла.

– Ты знал про него, ты откуда-то знал! Ты сволочь, конечно, но… Скажи мне, умоляю – куда он делся? Где его искать? Я никто без него!

Ну да, я сволочь, факт. Карлика мне не жалко ничуть, но перед Крыскиной немного неловко. Лишил, понимаешь, женщину ее маленького бабского счастья.

– Да вернется твой недомерок, – сказал я не очень уверенно.

Ну не съест же его Вассагов?

– Правда? – спросила с надеждой Крыскина.

– Чтоб мне микрофоном подавиться!

– Спасибо! – Она порывисто обняла меня, обдав тяжелым приторным запахом парфюмерии. – Спасибо, Антон! Я не забуду!

– Не за что, – мрачно ответил я.

Потому что действительно было не за что.

Аэлита достала из сумочки зеркальце и, озабоченно поправляя макияж, отправилась восвояси. Ждать и надеяться, полагаю. Я задумчиво смотрел ей вслед и увидел, как за ней, резко сменив курс, свернули в переулок трое молодых людей. Мне не понравилось, как они это сделали.

Когда я подошел к углу, они уже остановили Крыскину, окружив и прижав к стене.

– Гля-кось, какая пукла! – сказал один из них, неприятно посмеиваясь.

– В натуре пукла! – отозвался второй.

Кто-то еще говорит «в натуре»? Экая деревенщина…

– Я Аэлита Крыскина! – возмутилась она. – Как вы смеете?

Я почувствовал, что она пытается использовать свой талант. Но если раньше гопники убежали бы дрочить в кулачок, рыдая от ее совершенства и собственной ничтожности, то сейчас они только заржали обидно:

– Хуэлита! Бы-гы-гы!

– Чо в сумочке, пукла позорная?

– Сиськи покажь?

Ладно, это все весело, но хорошего понемножку.

– Песня дружбы, молодежь? – спросил я, подходя к ним сзади. – Не задушишь, не убьешь?

– Эй, мужик, ты чо, это ж пукла! – ответил самый наглый и тупой.

Другой достал из кармана пульт и ткнул им в сторону Крыскиной. Лампочка моргнула красным, послышался неприятный писк.

– Пукла! – торжествующе объявил он.

– Кровь и имущество дозволены! – осторожно косясь на меня, подтвердил третий.

– Так, дай это сюда. – Я взял того, что с пультом, за руку и, вывернув кисть, легко отобрал девайс. – А теперь сделайте так, чтобы я вас искал и не нашел.

– Слышь, мужик, ты чо, пуклоеб, в натуре?

– Мужики в поле пашут. А я – творческая интеллигенция. Не испытывайте мою креативность.

Они благоразумно не стали.

– Боже, какие твари… – дрожащим голосом сказала Крыскина. Ее трясло, макияж под глазами потек. – Пукла? Я пукла? Как они посмели?

Я неопределенно пожал плечами, опуская в карман загадочный пульт.

Проводил на всякий случай Крыскину до дома, вежливо отказался зайти в гости, опасаясь проверять границы ее благодарности. Кажется, этим обидел еще больше.