Бить или не бить? - Игорь Кон

Владимир Алексеевич Каменский, учившийся в Александровском корпусе с 1901 по 1905 г., уже «не застал в корпусе эпохи телесных наказаний, но память о них еще была свежа в воспоминаниях старших кадет» (Каменский, 1973).

Училище правоведения и Пажеский корпус

Жестокие порки практиковались в николаевские времена и в привилегированных гражданских учебных заведениях, например в Училище правоведения, одним из воспитанников которого был Петр Ильич Чайковский. Данные о них исчерпывающе собрал и обобщил биограф композитора А. Н. Познанский (2009).

Музыкальный и художественный критик Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), учившийся там в 1836–1842 гг., вспоминает:

«Что производило в нас чувство совершенного омерзения – так это сеченье. <…> Надо заметить, что, невзирая на царствовавшую тогда привычку к сеченью, было уже немало семейств в России, где этим варварством гнушались и где считали его не только противным, но и совершенно бесцельным. Так было и в моем семействе. Никто из нас не знал, что такое наказание вообще, а тем более – розги» (Стасов, 1952).

В свете подобного опыта училищные нравы выглядели дико. Стасов подробно описывает самую жуткую групповую порку, при которой ему довелось присутствовать:

«[Директор] Пошман уже столько нашумел и накричал, так много нагрозился, что вошел в начальническую истерику, что отступать ему было уже нельзя».

Он решил перепороть весь класс. Мальчиков построили в ряд, первым с краю оказался высокий и красивый правовед С-кий, которого, «отчаянно сопротивлявшегося и отбивавшегося, два солдата схватили, положили на скамейку, Кравченко стал его сечь. Директор, заложив руки за спину, ходил неровным шагом по комнате. “Воспитатели” официально молчали, застегнутые в свои вицмундиры. Невыразимая тоска и отвращение щемили мне сердце. Я отвернулся в сторону, взглянул на ряды “наших”, все стояли рядами бледные, насупленные, сдвинув брови и сжав зубы, а в высокие окна, как ни в чем не бывало, глядело голубое небо и верхушки Летнего сада напротив. Но что у нас у всех внутри делалось, пока свистели и ударяли розгами, пока С. вскрикивал все более и более диким голосом, все более и более остервеняясь при каждом новом ударе, – этого мне никогда не рассказать. Но все мы сходились тогда в одном и том же чувстве – ненависти к директору и этому омерзительному его делу <…>. Высекли сначала С-кого, потом В-ого, краснощекого смуглого мальчика с черными глазами, живого и забияку, но совершенно невинного в этом деле. Он все время сечения раздирающим голосом кричал, что невинен. У меня вся внутренность дрожала. Наконец директор закричал, чтоб перестали, и ушел вон, не говоря ни слова и не оглядываясь. Мы разбрелись по залам, и наше негодование, наша злоба, наше омерзение долго не улеглись. Я не забыл тогдашнего мерзкого чувства даже вот спустя 40 лет. Тогдашняя картина стоит даже и теперь перед моими глазами как живая».

Но жаловаться было некуда.

«Система битья розгами была в те времена в величайшем ходу везде в наших заведениях и производилась во сто раз чаще, жесточе и непристойнее, чем у нас, и мы это знали», – заключает Стасов.

Тем не менее задним числом мемуарист входит в положение директора:

«…Он все-таки был нехудой человек. Он порол, потому что все тогда пороли, но иначе ему нельзя было поступать. Кто знает, может быть его тоже папа и мама били и секли дома, когда он был еще мальчиком и не носил еще генеральской шляпы и ленты. Он так и привык навсегда думать, что без розог – свет вверх ногами пойдет» (Там же).

Хотя, по словам Стасова, в 1840-х годах розги в Училище стали редки, на его младших соучеников их хватало. Известный публицист, юрист и критик, почетный академик Константин Константинович Арсеньев (1837–1919) в статье «Училище правоведения с 1849 по 1855 г.» воспоминал, что «главным способом воздействия на учеников оставались угрозы, брань и крики» (Арсеньев, 1886).

«Пороли без всякой меры, без всякого стыда», – вторит ему юрист Владимир Иванович Танеев (1840–1921). Телесным наказаниям, как правило, подвергались лишь учащиеся младшего курса, высшей мерой была публичная порка, иногда в присутствии и младших, и старших правоведов. Танеев особо вспоминает инспектора Рутенберга:

«Одна походка его наводила страх и ужас. Он делал большой шаг, тяжело ставил ногу на пол, немного скользил ею вперед, причем звенела и царапала пол его шпора. Скрип этих сапог и звон этих шпор ужасно действовал на мои нервы. Я помню их до сих пор» (Танеев, 1959).

«За год до нашего поступления в Училище, в VI классе был воспитанник Трепильский. Он остался в VI классе на второй год и был гораздо старше своих товарищей. Ему было семнадцать лет. Как взрослый молодой человек, он курил. Курение в младшем классе было строжайше запрещено. Синицын (воспитатель) застал его с папиросой, сейчас же побежал к директору. Директор распорядился. Явился ужасный Рутенберг и стал сечь Трепильского перед целым классом. Ему дали шестьдесят пять ударов. Один из его товарищей, маленький Маслов, не выдержал, – зарыдал. Рутенберг закричал на него, что сейчас же разложит и его и также выпорет. Рыдания прекратились. Малютка сделал над собою неестественное усилие» (Там же).

Несмотря на это, по словам Танеева, воспитанники Рутенберга любили: он был жесток, но не подл, как директор.

А вот как описывает Танеев порку двух своих одноклассников:

«Буланина и Веньери повели в спальню и там высекли, высекли жестоко, бесчеловечно.

Веньери плакал.

Буланин вел себя как герой.

Он спокойно лег на скамейку. Жестокий Кравченко старался всеми силами. Буланин, пока его секли, не издал ни одного звука. Он не мог сидеть и трое или четверо суток пробыл в лазарете» (Там же).

«Законная» учительская порка дополнялась не совсем легальным, но освященным традицией насилием старших воспитанников над младшими, которое также включало телесные наказания.

«Дикая сила господствовала неограниченно, – пишет Танеев. – Сильные обращались со слабыми с тем же насилием, как начальство с воспитанниками <…>. Воспитанники старших классов приставали к новичкам, дразнили их, били <…>. [Они] смотрели на воспитанников младшего курса свысока, а младшие на старшекурсников с почтением».

Танеев рассказывает о своем приятеле Александре Браилко, четырнадцатилетием мальчике с профилем Наполеона:

«Он держал хлыст или кнут, погонял бегающих [по саду учащихся] и иногда стегал их довольно больно. Никто не протестовал <…>. При нем постоянно были несколько человек товарищей, которые оказывали ему разные услуги, были у него на посылках, которых он третировал, как своих лакеев. Как только он выходил в сад, они его окружали…»

Зимой закладывалась тройка из воспитанников.

«Каждый считал за честь быть в этой тройке. Браилко садился в санки и всю рекреацию катался по саду. Когда лошади уставали, они сменялись новыми» (Там же).

Примерно так же развлекались и в самом аристократическом военно-учебном заведении Российской империи – Пажеском корпусе. Анонимная (приписываемая А. Ф. Шенину, но это вызывает возражения) эротическая поэма «Похождения пажа» описывает порку как неотъемлемую часть жизни этого элитарного сообщества и одновременно – как способ приобщения мальчика к запретным сексуальным радостям: