Бить или не бить? - Игорь Кон

Три года спустя либеральная линия все-таки победила. Школьный устав 1864 г. декларировал всесословность образования, расширил права педагогических советов и преподавателей при выборе учебных программ и отменил телесные наказания. Важным достижением стало также появление частных школ и гимназий, которые были гораздо свободнее государственных, и там о порке не могло быть и речи. С некоторым опозданием этому примеру последовали и кадетские корпуса.

Тем не менее телесные наказания в российских школах не исчезли. В бумагах Ф. Сологуба сохранилась выписка из школьной ведомости за 1875/76 учебный год с его примечаниями:

«Из 21 ученика наказаны розгами 16 уч<еников> = 76 %. Всего было 46 случаев наказания, в том числе после экзамена 9 и после переэкзамен<овок> 3. Давалось от 10 до 60 ударов. 1 ученик был наказан 5 раз, 1 раз после переэкзаменовки, всего получил 100 уд<аров>. <…> Все эти случаи только за неуспеваемость. Можно предположить, что наказания розгами за шалости были еще чаще. Возможно, что высечены были все мальчики, и случаев сечения было (для успехов месяц – то же, что для шалостей неделя) около 275 и около 7000 уд<аров >» (Павлова, 2007. С. 239).

В написанном Д. Н. Жбанковым обзоре педагогической практики с 1899 до 1903 г. (Жбанков, 1905) приводилось немало примеров такого рода. В Бежецке, Тверской губернии, надзирательница сиропитательного дома, бывшая учительница, подвергла телесному наказанию 11-летнего воспитанника в присутствии других воспитанников и воспитанниц. В Юрьеве, Владимирской губ., учитель из семинаристов рвал ученикам уши, даже до крови, бил их линейкой; одного так ударил, что тот без шапки убежал домой в село. В олекминской церковно-приходской школе учитель употреблял розги, бил учеников по рукам, плечам и голове; он так избил одного ученика, что родители обратились в суд. В Тюмени законоучитель сильно выдрал ученицу за уши и волосы и так ударил по голове, что разбил пополам ее гребенку. В барнаульском доме призрения из 26 воспитанников остались несечеными только 4 мальчика, да и то из малолетних. В чудовском приюте в Москве смотритель нанес тяжелые побои 14-летнему мальчику, на теле которого найдено более 30 кровавых полос и пятен. Смотритель не отрицал своей виновности и был привлечен к суду. Наверное, этот смотритель-крестьянин совершенно был сбит с толку: в деревне каратели, с разрешения суда и закона, секут взрослых, а он не смеет наказать провинившегося мальчика?! В Ростове в детском приюте употреблялось наказание розгами, причем дети должны сечь друг друга. В Гапсале кистер прихода М. на уроке приготовляющихся к конфирмации мальчиков приказал остальным ученикам растянуть одного, не знавшего урока, и бить его костылями, причем костыли при битье сломались. В старобельский училищный совет поступила жалоба крестьянина на учительницу земской школы за то, что она подвергла телесному наказанию его сына, ученика школы.

Правда, все это происходило не в гимназиях, а в приютах и начальных школах, где нравы были патриархальными. Но таких случаев много.

«Курский инспектор нар. уч. г. Ефимьев в циркуляр учащим указывает, что при своих объездах школ он заставал неприглядные картины: рассерженного учителя и учеников, наказанных столбом, на коленях или в дурацких колпаках. Признавая эти приемы “нетерпимыми остатками старинной суровой школы”, г. Ефимьев предлагает учителям на будущее время совершенно оставить эти приемы и стараться гуманными приемами достигнуть воспитательных целей. Директор нар. уч. Херсонской губ. циркулярно предложил “всем учащим в городских училищах и во всех прочих училищах дирекции к точному и неуклонному исполнению распоряжения, изложенные в циркуляре бывшего директора нар. уч. Херсонской губ. Между прочим, воспрещается: 1) оставление учащихся в классе после уроков без обеда, как один из видов телесного наказания; 2) насмешливые выражение в обращении с учащимися, особенно задевающие национальное чувство учащихся; 3) вообще наказания, имеющие характер телесный. – Вышеизложенное предлагаю к непременному исполнению во всех училищах”».

«Все эти единичные факты и заявления даже не любящих гласности дирекций, – заключает Жбанков, – ясно доказывают печальное явление – существование телесных наказаний в школах по всей России: юг и север, восток и запад, окраины и центр, чисто русские и смешанные губернии, деревенские и городские, земские и церковно-приходские школы, приюты и колонии – все не изъяты от применения телесных наказаний в большей или меньшей степени. Формы телесных наказаний разнообразны – от стереотипных наиболее болезненных розог и побоев до самых утонченных телесных воздействий, рассчитанных больше на позор, чем на боль; не вывелись из употребления даже наиболее развращающие формы: взаимное наказание учениками друг друга. Прибегают к кулачной расправе все без различия положения и пола: учителя и их помощники, законоучители и смотрители и, наконец, даже учительницы, проявляющие иногда особую жестокость… Вне всякого сомнения, что громадное большинство учащих не прибегает ни к каким телесным наказаниям, но “бьющее” меньшинство все-таки значительно».

Еще хуже обстояло дело в семье. Оспаривать право, и даже обязанность родителей наказывать, в том числе физически, своих детей в XVIII–XIX вв. никому даже в голову не приходило, разве что наказания становились откровенно садистскими, угрожая жизни и здоровью ребенка.

Это не было следствием отсутствия чадолюбия или равнодушия к детям. В отношении детей действовало то же правило, что и относительно женщин: «Не бьет – значит, не любит». Патриархальная семья – всего лишь звено вертикали власти, которая поддерживается не столько моральным авторитетом, сколько силой. Старший по рангу имеет право наказывать младшего, муж – жену и оба они – своих детей.

Рассмотренные выше кросскультурные исследования показывают, что телесные наказания детей статистически связаны не только с общей культурой насилия, но и, особенно, – с насилием над женщиной. До тех пор, пока культура позволяет бить женщину-мать, о гуманном обращении с детьми даже речи быть не может. В России, где формула «Не бьет – значит, не любит» слыла за «народную мудрость» вплоть до конца XX столетия, эта связь особенно наглядна. Самый основательный очерк социальной истории русской семьи XVIII–XX вв., включая особенности ее межличностных отношений, дает петербургский историк Борис Николаевич Миронов (Миронов, 2000. Т. 1).

Хотя русской женщине сложно было найти управу на мужа, бракоразводные дела в дворянском сословии содержат частые жалобы на избиения жен мужьями. В 1731 г. жена бригадира Дмитрия Порецкого обратилась с жалобами на мужа, который, по ее словам, бил ее, оставлял без пищи, не допускал духовника. Четверть века спустя другая бригадирша, 70-летняя Мария Потемкина жаловалась, что муж ее бьет. Оба дела остались без последствий. Даже когда истице – княгине! – помогал ее брат, никакого решения принято не было. О битье жен и деспотизме мужей рассказывают многие мемуаристки. Н. В. Скалон «за малейший беспорядок в доме, за дурно изготовленное блюдо» не только бранил жену «самыми гнусными словами», но «бил в присутствии всех». Ослушание жены в доме Аксаковых обернулось тем, что «у бабушки не стало косы, и она целый год ходила с пластырем на голове» (Пушкарева, 1997). Впрочем, известны и случаи избиения мужей женами (вспомним семью фонвизинского «Недоросля»).