Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

Бреннер отвалился на спинку стула, демонстрируя такое самодовольство, словно это его дела пошли на поправку в абвере, и ему теперь вправлять в петлицу ленту Железного креста I класса.

Но вот в этом зондерфюрер[38]Габе как раз таки и не был уверен, но пока промолчал, ожидая более подходящего момента.

— Тем большим сюрпризом для «Игрока» станет встреча со мной в плоти и крови, что будет означать, что нити, ведущие к нему, как к марионетке абвера, не только не оборваны, а стали прочнее швартовых канатов.

Карл-Йозеф посмотрел на Дитриха почти триумфаторски, но бывший полицайинспектор и неплохой физиономист Габе уловил тень неуверенности в его жёлчной и, в общем-то, непроницаемой физиономии.

— Вот как? — с наигранным равнодушием заметил он. — А для абвера эта ваша комбинация не станет ли ещё большим сюрпризом, чем даже для этого… то ли русско-немецкого, то ли немецко-русского агента? — закончил он, обжигаясь горячим кофе, но будто не чувствуя этого, будто боясь пропустить «тот самый» момент. Момент, когда наступает реакция на брошенную реплику, которая в равной степени похожа и на шантаж, и на опрометчивую болтливость собеседника.

— То есть? — также безразлично, дескать: «простите, не совсем понял?», переспросил Карл-Йозеф.

— Мне показалось, во время разбора ошибок… — Подумав немного, Дитрих-Диц поправился. — Во время раздачи розг в связи с обнаружением и уничтожением большевиками секретной базы 30‑й флотилии Розенфельда… — Он сделал паузу, морщась на горячую смолистую жидкость в чашке, будто только теперь и обнаружил, что под рукой нет обычного стакана холодной воды. — Мне показалось, что ваша «абвершелле»[39]как-то не слишком посвящена в тонкости ваших взаимоотношений с русской разведкой?

— Вот вы о чём, — легкомысленно отмахнулся гауптштурмфюрер: мол, право пустяки. — И поэтому тоже, дорогой Дитрих, я хотел бы, чтобы мы продолжили с вами комбинацию, так нелепо прерванную этой весной.

— Потому что я… э… несколько в курсе? — поднял выгоревшие белесые брови Габе.

— Потому, что вам тоже есть чем удивить если не абвер, едва ли это их заинтересует, то «родословную» бухгалтерию «СС», куда вы так рвётесь перейти, — ощерился плотоядной улыбкой Бреннер, с семейным радушием приглашая штурмбаннфюрера в пекло.

Габе чуть приподнял брови, изображая некое непонимание.

— Кстати, не самый благоразумный выбор, — продолжил Бреннер, как ни в чём не бывало. — В последнее время элитой нации сплошь и рядом затыкают самые опасные дыры Восточного фронта. Так что, если вы рассчитываете на мистические парады в замке Гиммлера или на молниеносную карьеру, то рассчитывать можно только на последнее. Однако, боюсь, что, в лучшем случае, это будет «блицкриг» по трупам старших товарищей, — словно забыв о грозном намёке, увлекся Карл-Йозеф.

А командир армейской зондеркоманды Geheimefeldpolizei Дитрих-Диц Габе, и без того, — не в пример бравым Den jungen Idioten[40]из СС, сутулившийся после долгих лет карьерного забвения в криминальной полиции Дрездена, — осунулся окончательно. Ему едва удалось удержать фаянсовую чашку в заплясавших пальцах: «Откуда? Откуда он знает?».

Карл-Йозеф словно теперь только вспомнил о том, какого страху между делом навёл на штурбаннфюрера, и сам прояснил этот вопрос:

— И, кстати, Дитрих, растолкуйте наконец своим подчинённым, куда и по какому вопросу следует стучать на своего командира. А то с «моральным обликом» — в контрразведку? Впрочем, их можно понять. Я и сам, случается, путаю, кто за кем следит. Такая неразбериха с тыловыми и оккупационными службами. А вам, я гляжу, как будто, нехорошо?..

Оккупированный Крым. Район Феодосии

Стороной прошли Керчь, которую, впрочем, и определить-то можно было, разве что, по серебристой чешуе в заводи бухты — немец соблюдал светомаскировку с не меньшим рвением, чем тыловые энкавэдэшники в Туапсе, готовые во всяком, кто закурит в кулаке, заподозрить шпиона-сигнальщика.

Несмотря на флегматический речитатив двигателя, равномерный шорох встречного ветра и убаюкивающее покачивание штурманской «люльки», в сон не тянуло. И не потому даже, что, тошнотворно проваливаясь, «небесная двуколка» безбожно пересчитывала все выбоины и ямы воздушных дорог. И не потому, что летели над вражеской территорией, и глухую августовскую ночь то и дело вспарывали хрустально-синие столбы прожекторных лучей. Отчего-то его волновала близость этой девчонки, вот этой, в летчицком шлеме, чей кожаный затылок сейчас покачивался впереди Войткевича. А он живо представлял себе её личико, заострённое кожаными клапанами «в сердечко», с упрямыми карими глазами, фантастически оттенёнными резиной очков, с нижней губой, поджатой в ученической сосредоточенности.

Сколько, казалось, их было уже за эти три года — иных, не довоенных девчат, так редко пахнущих духами и так часто кровью потерянных медсанбатов, портянками многодневных маршей, конским потом, бензином и машинным маслом военной техники… Разных. Суровых, готовых впрячься в упряжку артиллеристского орудия без всякой некрасовской патетики; по-матерински заботливых в свои неполные восемнадцать; жалостливых ко всякому: «А ну-ка завтра убьют…», и слепорожденных комсомолок: «Что вы, товарищ лейтенант? Война ведь».

И то правда: «У счастливчиков любовь кончается триппером, у тебя она кончится смертью». Причем, её же первую и убьют, как только побежит впереди оробевших мужиков на танки, бултыхаясь в сапогах не по размеру: «Впёред, товарищи, за Сталина!»

«Когда ж ты уже кровью удавишься, товарищ, — невольно поморщился Яков. — С 42‑го бьём такой силищей, что в резерве глядишь: “Хана фрицу, никакой подневольной Европы не хватит!” Прут с платформ новенькие танки и артиллерия — разгружать некуда, а как до дела доходит — всё у немца “превосходящие силы”, а у нас всё не хватает. Чего не хватает? Не видел бы, как один немецкий полк в обороне нашу дивизию кладёт, поверил бы. Да и не в том дело, что мужиков так не хватает, что пора бабам за ратное дело браться. А в том, что воевать не умеем. И не потому, что дурнее немца, а потому, что тех, кто умеет, тех, кого немец уже научил, мало. Редкий счастливчик переживёт наш “наступательный порыв”, когда не то что батальоны штрафников, — гвардейские дивизии, не жалеючи… По десяти раз на дню в лоб одну и ту же высотку. Пока какой-нибудь ротный не плюнет на приказ командарма, и в обход не пойдёт. Ротные, как известно, быстрее командармов воевать учатся, да только до командармов не доживают. Откуда ж взяться умельцам, когда у нас всё: “не щадя, да не жалея”? Воюем не по уставу, а по призыву товарища Сталина.»